Несмотря на критику, машина из метафоры стала моделью, и произошло это благодаря не столько научному прогрессу, сколько технологическому. Именно в ту эпоху были созданы самые первые по-настоящему впечатляющие механизмы. Машина стала триумфом науки, возможностью продемонстрировать научную мощь. В механизме абстрактные математические расчеты воплощались с точностью, недостижимой в природе. Появление механизмов доказало, что выведенные наукой законы действуют, что можно рассчитать время, силу и движение, можно создать технологию, на которую раньше смотрели, как на чудо.

После этих достижений, изменивших общество в эпоху индустриализации, стало значительно проще принять мысль, что все во вселенной функционирует подобно машине. Особенно легко это оказалось в отношении Солнечной системы. Сложнее пришлось с животными и растениями, которые мы и сегодня называем «организмами».

В связи с этим невозможно не упомянуть о философе Рене Декарте, сказавшем «Я мыслю, следовательно, я существую». Вскоре после того, как Кеплер объяснил, что планеты движутся, подчиняясь законам механики, Декарт создал механистическую систему для объяснения всей жизни на земле. Декарт, подобно другим ученым своего времени, был эмпириком. Особенно его интересовали автоматизмы сердца, пищеварения и дыхания. Разве эти движения не доказывают механическую природу тела?

Стремясь дойти до самой сути вопроса, Декарт с впечатляющей сноровкой препарировал живых собак и изучал, как ведут себя их внутренние органы. «Если вы отрежете заостренный конец сердца живой собаки и вставите палец в одну из полостей, – замечал он, – вы безошибочно почувствуете, что каждый раз, когда сердце становится короче, оно давит на палец, и каждый раз, когда оно становится длиннее, оно перестает давить на него»[207].

Такая вивисекция может показаться варварской, но Декарт, к счастью, не видел в ней проблем морального толка. Так, он полагал, что, если создать машину, у которой бы «были органы и внешние очертания обезьяны или какого-либо другого животного, лишенного разума, мы не могли бы знать наверняка, что она не обладает той же природой, что и эти животные»[208]. Похожие доказательства он приводил в пользу того, что животные способны испытывать боль так же, как машины, – иными словами, такой способности у них не существует.

Поскольку механистический материализм почти стал синонимом естествознания, стоит напомнить о его религиозном происхождении. Декарт оставался христианином; он сам описывает, как его механистическое мировоззрение впервые явилось ему в форме видения, и произошло это в 1619 году. В его теологии тело и плоть явно низводятся до чего-то механического, мертвого. А вот человеческая душа стоит в стороне от материи. Эта, как он называл ее, «разумная душа» свойственна только человеку. Дуализм души и материи позволял Декарту поддерживать христианскую идею о превосходстве человека над прочими животными. Как именно разумная душа приводит в движение механическое тело, Декарт сказать не мог; по его предположениям, это происходит в шишковидной железе – органе размером с горошину, который располагается в центре мозга[209].

В наши дни машина все еще представляется моделью живого организма, хотя со временем она претерпела ряд кризисов и модификаций. После того, как астроном Фред Хойл выдвинул теорию постоянного расширения вселенной, оказалось, что астрономические часы как модель универсума имеют свои недостатки. По схожей причине Декартовы механические организмы имели мало шансов пережить теорию эволюции Дарвина, согласно которой животные и растения, адаптируясь к изменениям окружающей среды, дают начало новым видам.

Прежде всего, идея механической фауны, спроектированной Богом, не вяжется с творческой силой, которую Дарвин усматривал в самой природе. Машину всегда создает кто-то извне; организмы же создают себя сами. Сломанная машина не в состоянии сама излечить свою поврежденную часть. Она не возникает размером с клетку, чтобы потом расти, развивать в себе новые структуры и размножаться. Животные и растения это делают; они даже обладают способностью развивать у себя новые качества, что иногда выливается в появление новых видов.

Дарвин также отчетливо сформулировал, что сознание – это феномен, свойственный не только человеку. Он писал: «Разница в сознании человека и высших животных, как бы велика она ни была, это разница в степени, а не в качестве»[210].

Подобно современным ему биологам, Дарвин считал, что поведение тоже может наследоваться из поколения в поколение. Он приводил не один пример того, как родители, адаптируясь к окружающей среде, передают свои новые качества потомкам, а значит, привычки, намерения и стремления – все, что относится к сознанию, – могут существовать и у растений, и у животных.

В 1940-е годы эту часть эволюционного учения подправили: было установлено, что организмы наследуют гены от родителей в неизмененном виде, если только не произошло случайных мутаций. Эта теория (позже усложненная эпигенетикой) исключила из эволюции творческие организмы.

«…только случай является источником всех инноваций, всего творения в биосфере», – писал нобелевский лауреат Жак Моно в своей книге «Случайность и необходимость». Всемогущего Бога-инженера сменила Леди Фортуна, и организмы-механизмы снова оказались в подчинении у внешней силы, на этот раз силы изменчивой[211].

На протяжении всей истории вклад в создание механистического мировоззрения вносили как религия, так и атеизм. Мыслителей не в последнюю очередь подталкивала к рассуждениям тема «человеческое сознание vs животное сознание».

Карл Маркс, например, настаивал на том, что созидательный труд свойственен исключительно человеку; человеческий труд, за исключением его «самой ранней, примитивной и инстинктивной формы» есть процесс, который берет свое начало в сознании. У человека оформляется идея насчет того, что надо сделать, и он преобразует мир в соответствии со своими представлениями.

Труд животных, напротив, продиктован унаследованными инстинктами: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове»[212].

Вот и причина того, что человек, в отличие от животных, способен отчуждаться от своей природы. Если человеческий труд перестанет быть свободным, то человек потеряет право свободно решать связанные со своим трудом вопросы. Иными словами, животные несвободны, поскольку всего лишь следуют инстинктам, а человек свободен, поскольку способен преобразовывать мир в соответствии со своими представлениями[213].

В наши дни исследования когнитивных функций животных – сферы, которая после Второй мировой войны все больше привлекала внимание ученых, – ведутся достаточно активно, чтобы мы с некоторой долей уверенности могли сказать: касательно несвободы животных Маркс ошибался.

Паук-скакунчик, например, многократно превосходит Марксовы критерии созидательного труда: судя по всему, это существо