— Да вот, прямо сейчас уже, ждём объявления, — ответил Сеня. Я видел, что он явно поник духом, хотя и изо всех сил старался не показывать этого и держаться так, как будто ничего особенного не произошло. Лёва опять с сомнением покачал головой:

— Это очень неуступчивый и крайне агрессивный человек, — задумчиво проговорил он. — Техники у него, правда, не так уж и много, зато вместо кулаков как будто кувалды железные. Поэтому ему и понадобилась рубка на ринге. Зря ты, Сенька, согласился с ним на размен.

Тем временем в зале уже объявляли выход Сени.

— Слушай, — быстро заговорил я, обращаясь к нему, — подумай о том, что он твой кровный враг. Вот прямо самый заклятый, которого ты ненавидишь всеми фибрами своей души!

— Да ладно тебе нести-то, — нервно отозвался Сеня. — С чего бы мне его ненавидеть-то? Ну придурок, конечно, но мы, может, больше никогда в жизни и не увидимся…

«О, благодарная и легкая работа тренера!» — с тоской подумал я про себя.

— Да не надо никого всерьез всю жизнь ненавидеть, ты сейчас так сделай, на время боя, — начал торопливо объяснять я. — Вложи в свои удары и все остальные движения все свои плохие эмоции, на которые способен!

— Да я понимаю, Миш, о чем ты мне говоришь, — вдруг ответил Сеня. — Но пойми ты тоже: я же не могу вот так просто, ни с того ни с сего, начать злиться на совершенно незнакомого мне человека! Он же мне, по сути, ничего плохого-то еще и не сделал…

— Как не сделал? — опешил я. — А то, что он тебя на эту чертову рубку уговорил, фактически взяв на слабо — это как?

— Но ведь я же и сам на нее согласился, так что здесь-то ответственность поровну на нас обоих лежит, — мило улыбнулся Сеня.

— Ну хорошо, — я решил пустить в ход свой последний козырь. — Вот представь, что он пнул ногой твой баян, сломал его и ещё назвал тебя пузом или жиртрестом. И вообще что он — ближайший дружбан тех твоих пацанов из вашего народного ансамбля, и не просто издевался над тобой вместе с ними, а и подстрекал их к этому каждый раз. Баян же и вообще музыка — это все для девчонок, и кто ты после этого?

Я не хуже того боксера знал, на что надавить в Сене, чтобы добиться от него нужной реакции. Уж что у него точно было развито лучше, чем у других динамовцев — так это фантазия и образное мышление. Он моментально представил описанную мной ситуацию, и лицо его перекосило от внезапной ярости.

— Ну, сссука, — прошипел Сеня и двинулся вверх, на ринг. И даже его походка уже ничем не выдавала того вечно сомневающегося парня, каким он был ещё полминуты назад. Это был разъяренный бугай, готовый рвать и метать!

Но и соперник его был лютым зверем и действительно не случайно настаивал на рубке. В первом же размене он заставил нашего Сеню уйти в глухую защиту и пятиться спиной к канатам. Весь боевой настрой Сени тут же куда-то пропал, и все, на что его теперь хватало — это худо-бедно отбиваться от атак этого любителя рубки. А если боксер только отбивается — это заведомо проигрышная позиция.

Но Сеня, казалось, ничего подобного не замечал. А может быть, замечал, но как-то… смирился, что ли. Во всяком случае, как я ни старался, но не смог увидеть в его тактике ни малейшей попытки изменить свое положение. При таких раскладах было просто каким-то чудом, что он вообще до сих пор держался на ногах. В какой-то момент мне стало даже жалко своего хорошего приятеля, доброго, но нерешительного парня. Но, черт меня раздери, ведь жалость — это точно не то чувство, которое должен вызывать спортсмен и уж тем более боксер!

Нужно было срочно спасать Сеню! Но как? Не выскочишь же на ринг, чтобы драться вместо него! Припомнив, какой хороший (хоть и недолгий) эффект принесло мое внушение перед началом боя, я резво подскочил к тому месту, где у самой сетки защищался Сеня, и негромко, но так, чтобы он точно услышал, крикнул:

— Сень, он там сегодня всех музыкантов назвал придурками и козлами позорными!

Не успел я договорить, как на ринге раздался грохот. Повернув голову, я увидел, как внезапно взорвавшийся Сеня одним-единственным мощным ударом повалил соперника на настил. И пока он с обалдевшим от неожиданности выражением лица пытался понять, что произошло, Сеня подошел к нему и со всей злостью, на которую только был способен, процедил сквозь стиснутые зубы:

— Сам ты придурок позорный!

В результате Сеня тоже был объявлен победителем. И когда рефери поднял его руку, демонстрируя его победу всему залу, у Сени был вид человека, наконец-то дождавшегося чего-то, что уже давно должно было произойти. И наблюдать это было во много раз приятнее, чем недавнюю растерянность и подавленность.

— Ну вот, а ты сомневался! — я приобнял товарища, спустившегося с ринга. — Я же говорил тебе, что ты все сможешь!

— Да ты мне как сказал про все его художества, — объяснил Сеня, — так во мне, знаешь, такая даже не злость, а ненависть вскипела! Я ведь столько раз все это в своей жизни слышал, и всегда обращал внимание, что обзываются и оскорбляют только те, кто сами те еще придурки! Ну а тут, получается, такой же стоит напротив меня, и я вдруг подумал: «Ну, сейчас ты у меня за всех сразу получишь!».

— И он получил, — подхватил стоявший рядом Лева. — И неплохо так получил! Ты молодец, Сеня. Этого козла завалить не каждый смог бы — в рубке он действительно силен. А после твоей победы у него, глядишь, и гонору поубавится. Хотя кто его знает…

— Это уже его дело, — философски заметил Сеня, и вдруг добавил: — Зато я его теперь не боюсь.

— И правильно! — одобрил я. — Нечего таких бояться, они сами жутко трусливыми становятся, когда чувствуют, что им могут дать отпор.

Я не стал раскрывать Сене все карты, но про себя-то я прекрасно понимал, в чем тут дело и для чего я так подбадривал его