– Франц… – Она рванула за ним, её сердце бешено колотилось, дыхание вырывалось из груди прерывистыми стонами. Она не думала, что он станет таким холодным. Не думала, что он может таким быть.

– В этом городе без того достаточно тех, кто считает меня человеком второго сорта. – отрезал он, идя так быстро, что она с трудом поспевала за его широкими шагами. – Не хватало ещё, чтобы среди них была женщина, которую я люблю.

– Франц! Я не… я не считаю…

– Считаешь. Ты хочешь, чтобы я был твоим грязным секретом. – Его губы искривились в усмешке, он смотрел на неё ледяным взглядом, лицо стало незнакомой, пугающей маской равнодушия. – Твоим грязным евреем.

– Франц! – ахнула она, но он уже повернулся и вновь зашагал вперёд. Она никогда не думала, что он так себя чувствует, никогда не слышала, чтобы он так с ней разговаривал. – Всё не так, клянусь!

Он покачал головой.

– С меня хватит, Иоганна. Я много раз говорил тебе, что я думаю по этому поводу. Я ждал и ждал. Больше я ждать не намерен.

– Что?

– Я не хочу быть ничьей тайной, – сказал Франц и ушёл, оставив её одну.

Следующим утром Иоганна стояла в часовне аббатства Ноннберг, почти не слыша нарастающего крещендо органа, не сводя взгляда с младшей сестры, в длинном белом платье и белой фате идущей к алтарю. Все шесть послушниц были одеты точно так же, все благочестиво сложили руки на груди. Их семьи толпились здесь, в этом маленьком тёмном пространстве за железной решёткой, и смотрели на девушек издалека.

Сквозь прутья Иоганна разглядела лицо Лотты, до боли знакомое и в то же время совсем другое. Те же блестящие светлые волосы под фатой, тот же рот, похожий на бутон розы, фарфоровые щёчки, огромные голубые глаза. Но чем дольше Иоганна на неё смотрела, тем больше Лотта казалась незнакомкой – её взгляд был далёким, обращённым куда-то к неземному свету, который могла видеть только она. Губы улыбались тихой, таинственной улыбкой. Она даже не взглянула в сторону часовни, где, как она знала, толпились её родные, вытянув шеи, чтобы получше её разглядеть.

Подойдя к ступеням алтаря, послушницы опустились на колени, покорно склонили головы. Архиепископ Зальцбургский выступил вперед и зычным голосом провозгласил:

– О чём вы просите, дочери мои?

– Мы просим благословения и благосклонности Господа нашего, – хором ответили девушки. – Мы вверяем Господу нашу свободу, нашу память и нашу волю, и мы просим только Его любви и Его святой благодати.

– Твёрдо ли вы решили, – продолжал епископ, – оставить почести, богатства и все суетные удовольствия мира сего ради близости к Богу?

– Мы твёрдо решили, досточтимый отец.

Иоганна перевела взгляд на Биргит, впившуюся глазами в Лотту, которая казалась теперь белой дымкой на фоне старого камня. Вечером сёстры сильно поссорились, и Иоганна обвинила сестру во всех смертных грехах. Теперь она не чувствовала ни капли раскаяния, хотя Биргит очень обиделась и даже расплакалась.

– Я не завидую! – кричала она, раскрасневшись от злости, её глаза метали молнии. – И я не хотела ничего плохого. Просто само выяснилось, что папа помог Францу сюда приехать, потому что Франц – еврей. Ты хоть это понимаешь? Он хотел помочь Францу и вместе с тем помочь нам понять, что евреи – не идиоты, как ты заявила. Вот одна из причин, по которой отец взял Франца в помощники. Из-за тебя! Но вряд ли тебе не всё равно.

– Мне всё равно, – прошипела Иоганна, искренне желая, чтобы так оно и было, и сёстры легли спать, не помирившись. Сегодня они не разговаривали, и Иоганна совсем не чувствовала раскаяния.

Она перевела взгляд на родителей. Мать расправила плечи, её взгляд был мрачным, но всё понимающим. Отец улыбнулся и смахнул слезу.

А Франц… Франц стоял в стороне, отвернувшись, его губы были плотно сжаты. Он больше ни слова не сказал с тех пор, как оставил её у реки, и Иоганна оставила попытки. Она тоже была зла и обижена, и у неё оставалась гордость. Если Франц намерен упрямиться, решила Иоганна, то и она будет упрямой, пусть это и глупо.

– Вы решили так по своей свободной воле? – вопросил епископ, и его голос эхом отозвался от стен часовни.

– Да, – ответили послушницы одна за другой. Лотте выпало отвечать предпоследней, и в её голосе звенела спокойная уверенность. Иоганна отвела взгляд, не в силах простить Лотту за то, что она так уверена, так радостна, хотя, может быть, больше не увидит никого из близких. Неужели она их не любит? Неужели ей всё равно?

– Пусть же Господь, положивший этому начало, доведёт это до совершенства! – завершил архиепископ, и все хором откликнулись: аминь.

Когда монахини запели, архиепископ благословил белые намитки и вуали, на которые послушницы должны были сменить фату. Каждой поднесли новую рясу, и, получая вуаль из рук настоятельницы, послушница целовала ткань.

Иоганна заставила себя смотреть, как Лотта – милая маленькая Лотта – завершает ритуал и как послушниц уводят прочь из часовни туда, где они наденут новые рясы, где их ждёт новая жизнь. Теперь Эдеры должны были увидеть Лотту по меньшей мере через год. Она даже не встретилась взглядом с сёстрами. Будто больше не хотела знать о них. Будто для неё они перестали существовать.

После службы они в молчании прошли по Ноннберштиге и вернулись в дом на Гетрайдегассе; Франц плёлся чуть позади. Иоганне хотелось отстать и идти рядом с ним, но она велела себе этого не делать. Он по-прежнему злился, и она это понимала, но надеялась, что он оттает, если дать ему время. Умолять она не собиралась.

В кухне она, не раздумывая, повязала поверх воскресного платья фартук; он давно стал для неё тем же, чем для Лотты теперь должны была стать белая вуаль и чёрная ряса. Хедвиг, встав рядом, посмотрела на неё с удивительным сочувствием. Интересно, подумала Иоганна, знает ли мать о её чувствах к Францу или, во всяком случае, догадывается ли, как он предположил? Но почему тогда она ничего не говорила? Хотя с другой стороны, с чего бы вдруг её мать, всегда немногословная, стала обсуждать такие интимные вопросы?

Какое-то время они обе молча чистили и резали овощи, а потом Хедвиг неожиданно произнесла:

– Иоганна?

Её голос был таким многозначительным, что Иоганна застыла с ножом в руке.

– Да?

– Если ты ещё хочешь и ещё можно пойти в эту твою школу. – Поймав непонимающий взгляд Иоганны, она чуть нетерпеливо уточнила: – Ну, для секретарей, то можешь пойти, если не передумала.

– Можно? – С