И Мирай, и Адам были шокированы таким моим выпадом.

– Ты безумен, – заключил Адам, приближаясь ко мне. – Почему?

– Из жалости. Твое дело – вступать в преступный мир, а раз уж тебе для разогрева нужно избить меня, то пожалуйста.

Я говорил это в полном рассудке. В моей голове тогда назревал план. «Стоит ему с связаться с криминалом, как его сразу сделают шестеркой какого-нибудь перекупщика, а спустя некоторое время, когда его захотят слить или бросить где-нибудь, вот тогда-то появлюсь я и спасу ему жизнь – вот и поглядим, сдержит он свои слова или нет».

– Рэй, не надо! – надсадно крикнула мне Мирай.

– Успокойся. Я знаю, что делаю.

И глаза мои блеснули воинственно. Мышцы укрепились, и тело стало готовым к приему кулаков.

– Да что ты всё никак не угомонишься?! – вдруг взорвался Адам. – Что, героем себя возомнил? Тебе никогда не стать мне другом, и эта ситуация ничего не изменит!

С этими словами я словил на себе первый его удар. Крепкий кулак, описав дугу, коснулся моей челюсти, и от этого я отступил на пару шагов.

Лупцевал он меня знатно. Было, конечно, больно: скулы хрустели, судороги прошивали всего, во рту ощущался привкус железа. Но еще больнее было думать, что́ чувствовала в то время Мирай: с каким ужасом она смотрела на всё это, не имея права вмешаться; как она пыталась сдерживать себя, чтобы не прирезать Адама на месте…

Никто на улице за всё время избиения не попытался помочь мне. Все как будто считали происходящее в порядке вещей. Осознание этого в какой-то момент нанесло даже больше страдания, чем получаемые побои. Удар за ударом сыпались как град, и совсем скоро я мог бы уже отключиться, но тут вдруг бомбардировка прекратилась.

– Довольно с тебя, – сказал Адам, пошарив по моим карманам и достав флешку. – Я сделал поблажку только из-за твоей «благородности» чертовой. Надеюсь, больше тебя не увижу. Всего наихудшего.

И под свободной спешной поступью его захрустел снег. Звук этот становился тише с каждым его шагом, и перед моим стыдливым взором спустя время появилось бледное личико Мирай, исполненное самого дорогого сострадания, а над ним – красный восьмигранник, спасительно укрывший от болезненно холодных снежинок мое лицо.

– Как же так, Рэй? Что тебе в голову вообще взбрело! Поднимайся скорее!

Она протянула руку, и с ее помощью я насилу поднялся на ноги.

– Всё тело ломит, – понуро сказал я.

– Еще бы. – Она принялась стряхивать с меня снег. – Почему ты дал ему себя избить?

– Так надо, Мирай. Сейчас не поймешь, но потом – обещаю. Надо подождать. Вот увидишь, какой я хороший друг.

– Может, к врачу сходим?

– Не нуждаюсь, спасибо. Давай просто продолжим идти. Недолго осталось.

– Ну… ладно. Пошли.

Она, робко держа меня за руку, с жалостливым выражением лица повела дальше по маршруту. Мне казалось, что у нее на ресницах сверкают слезы, но достоверно убедиться в этом я не мог, потому что шел немного позади. Так мы и дошли до нашей улицы.

Заранее решили, что я загляну к Мирай в гости хотя бы для того, чтобы она прилепила мне пластыри на синяки.

И вот, стоя перед дверью в ее квартиру, я выглядел и чувствовал себя забито. В какой-то момент возненавидел себя всем сердцем – за то, что позволил себе так опуститься; за то, что заставил Мирай переживать за себя. Но от этой ненависти ничего не осталось, стоило двери отвориться.

– Мирай, кто это? – сердито спросил какой-то дородный мужчина с грубой щетиной.

– Мирай, кто это? – удивленно и даже испуганно повторил я следом.

На лице у нее выразилась натужная, обеспокоенная улыбка.

Глава шестая

Мирай

Всё то время, когда я находился в доме Прайсов, от порога и до комнаты Мирай, внутри меня как будто что-то горело. Хоть я и был тут совсем недавно, но чувство такое, словно нога моя ступила за порог родного очага спустя десять лет изнурительных странствий.

С кухни пахло чем-то вкусным, как я предполагал – куриным супом. Обои, до неги знакомые, нежили взгляд своей воздушной романтикой. Мебель же приковывала его, возбуждая в сердце необоримое желание посидеть на каждом диване, стуле, поводить руками по каждому столу и распластаться телом на всех кроватях…

«Ладно, пускай зайдет ненадолго» – фраза, после которой я вошел внутрь. До этого Мирай объяснила своему отцу, что мне нужна помощь, и тот, окинув меня всего оценивающим взором, разрешил пройти.

Как только я услышал от Мирай вымученное: «П-пап… это Рэй, мой… друг», сразу стало ясно, что воспитывали ее как минимум строго. Но не это меня смутило. Разум мой поразила мысль: «Неужели отец Мирай в другой реальности покинул семью по записи в Дневнике? Почему же Мирай вдруг захотела избавиться от него? И сделала ли она это случайно, как с собственным исчезновением, или же намеренно? Куда уж там намеренно. Все записи тогда были продуманными случайностями. Она осознанно записывала то, что хотела, но не знала, что это обязательно сбудется. И кого же мне жаль сильнее: Мирай или всех тех, кого затронула магия ее Дневника?»

После такого неловкого знакомства я прошествовал в мою любимую комнату – гостиную Прайсов – и там снова ощутил обволакивающее прикосновение ковра. Мягкость его ворсинок наполнила меня спокойствием.

Я уселся на диван, но Мирай, следовавшая за мной, буркнула:

– Ты чего тут сел? Ты не чай сюда пить пришел. В мою комнату иди!

Я, даже не успев осмыслить услышанное, поспешно встал и потопал в указанное место. В коридоре краем глаза заметил фигуру отца Мирай, под чьей тяжелой поступью заскрипел пол, и меня слегка покорежило. «Следит ведь…»

Опрятная темно-красная фланелевая рубашка в клетку – самое заметное из того, что было у Мирай под пальто. В этом она ходила сегодня в школу и расхаживала дома. Ниже рубашки – явно поношенные, не глаженные серые брюки, которые абсолютно не подходили верху, но в общем облик моей возлюбленной имел какой-то свой хаотический шарм.

В комнате Мирай, окутанной бордовым полумраком, помимо незаправленной постели, загрязненного кусочками чипсов и крошками печенья рабочего стола, на полу змеилась различная одежда: от чулок до кофт, от носков до рубашек, от футболок до свитеров. И как же смешно в такой безумной атмосфере смотрелась парочка аккуратных рубашек и штанов в чуть приоткрытом шкафу.

Меня словно окатили холодной водой: я впервые увидел такой бардак.

– Посиди пока, я сейчас за пластырями схожу… – сказала Мирай и вышла из комнаты, а я не смог и слова из себя выжать.

Что же еще делать было – я удобно расположился на ее кровати и тут же ощутил истому, даже несмотря на беспорядок вокруг. Воздух в этом месте так и дышал чем-то родным, так и веяло от