правый глаз. Не отводил взгляда от моего лица — мне показалось, что он в меня прицеливался. Евгений Богданович чуть запрокинул голову и беззвучно выдохнул в потолок струю табачного дыма. Та не долетела до люстры (где светились сейчас все пять плафонов), плавно повернула в сторону приоткрытой форточки. Я проследил за ней до окна. Отметил, что на улице светало: московское небо уже не казалось чёрным, окрасилось красноватыми оттенками.

— Я слушаю тебя, Чернов, — сказал Евгений Богданович. — Что это за история с переломом? Это ты молоденьким девочкам пудри мозги россказнями о сросшихся за две недели костях. Зачем откосил от поездки?

Бурцев указал на меня сигаретой (курил он не «Marlboro», как его дочь, а сигареты «Новость»). Над кончиком сигареты взлетел серый дымок, будто над стволом пистолета после выстрела. Я улыбнулся.

— Так получилось, Евгений Богданович. У меня на сентябрь были собственные планы. Не предполагал, что помешаю вашим задумкам. Считал, что история с вашей дочерью уже завершилась. Вы с Настей в Москве, а я в Новосоветске…

— Зачем тогда поехал сюда? — спросил Бурцев.

Он уселся на стул, распрямил спину. Постучал сигаретой по краю пепельницы — в воздух взлетели пылинки (пепел).

Я развёл руками.

— А как иначе? Евгений Богданович, вы сами слышали, что именно пообещал я летом Насте. А я обычно выполняю свои обещания.

Бурцев махнул левой рукой (правая замерла над пепельницей). Хмыкнул.

— Девочкам рассказывай эти красивые истории, — сказал он. — Или капитану Зареченскому. Я ему ещё вставлю пистон за этот твой перелом. Что за игру ты ведёшь со мной, Чернов? Что это за новый поворот с «бескорыстной дружбой»?

— Никаких игр, Евгений Богданович, — заверил я.

И тут же уточнил:

— Никаких игр с вашим участием. Я помню наш с вами уговор. Поэтому в моей нынешней поездке не ищите никакого скрытого смысла. Я действительно хотел, как лучше. И действительно считаю себя Настиным другом. Это её ни к чему не обязывает.

Я заглянул в пустую чашку, отодвинул её в сторону. Наблюдал за тем, как Бурцев затягивался дымом.

— Друг, говоришь? — произнёс Настин отец. — А скажи-ка мне друг, какого чёрта ты тогда попёрся за три километра от своего пансионата на эту Птичью скалу? Ночью, в одиночку. Только не говори, что ты действительно высматривал там алые паруса.

Он покачал головой. Рукой отогнал в сторону табачный дым, что на секунду скрыл от него моё лицо.

— Заблудился в темноте, — сказал я. — Планировал, что брошусь головой вниз на камни. Ловил ночью рыбу. Охотился на романтически настроенных женщин. Выбирайте любой ответ, если прежний вас не устроил.

— Последний вариант показался мне правдоподобным.

— Я в этом даже не сомневался. Потому и назвал его в последнюю очередь, чтобы вы услышали и другие.

Евгений Богданович снова сунул сигарету в пепельницу — на удивление ловко, с учётом того, что он по-прежнему внимательно рассматривал моё лицо.

— Я их услышал, — сказал Бурцев. — Но все эти варианты я и сам прикидывал. Я спросил тебя не о них. Я поинтересовался, за каким чёртом ты в действительности пошёл ночью на ту скалу. Меня заверили: это не лучший маршрут для ночной прогулки.

«Не за чёртом…» — подумал я.

— Ладно, покаюсь. Раз вы этого так хотите. Признаю: пошёл туда на встречу с вашей дочерью. Решил, что вскружу ей голову и сделаю своей женой. А затем попрошу у вас тёплое местечко в Москве: такое, где много платят и мало требуют.

Бурцев откинулся на спинку стула. Смотрел на меня «добрыми Ленинскими» глазами.

— Вижу, Чернов, что ты не настроен на откровенный диалог, — сказал он. — Скажу тебе честно: у меня есть десятки быстрых и верных способов получить от тебя правдивую информацию. Знаешь, почему я до сих пор ни один из них не использовал?

— Почему?

— Потому что кое в чём ты капитана Зареченского не обманул. Тот подонок на Птичьей скале действительно едва не изнасиловал мою дочь. Хотя она этого и не поняла. Но я расспросил её подробно. Да и сам Фёдор Тартанов признался…

Бурцев ухмыльнулся.

— С ним разговаривали не так, как я сейчас с тобой. Не по-приятельски. Он дал чистосердечное признание. И понёс заслуженное наказание. Больше он никого не изнасилует. Говорю тебе это, чтобы ты понимал: я не добрый самаритянин.

Евгений Богданович затянулся дымом — будто взял паузу для размышления.

— Но я не забываю добро, — сказал он. — Поэтому я сейчас с тобой и беседую. Здесь, в моей квартире. Честно тебе говорю: Чернов, ты мне не нравишься. Потому что я не люблю, когда мне вешают лапшу на уши. И обычно я такие поступки не прощаю.

Бурцев потряс сигаретой — её светящийся кончик обломился и упал в пепельницу.

— Однако признаю: сейчас я переиграл самого себя. С этим чёртовым спором. Понадеялся на информацию коллег из Новосоветска. И ты макнул меня носом в грязь. Понимаю, что сделал ты это не нарочно. Но мои планы подпортил.

Я понимающе кивнул.

— А в мои планы, Чернов, твоё общение с моей дочерью не входило, — заявил Бурцев. — Ничего против тебя не имею. И даже признаю: ты неплохой парень. И завидный жених по провинциальным меркам. Зареченский говорил, как реагируют на тебя женщины.

Евгений Богданович усмехнулся и признал:

— Даже завидую тебе: мне такой успех у дам в твоём возрасте и не снился. Но это не отменяет того факта, что на замужество дочери у меня и у её матери уже есть планы. Которые поддержал и Настин дед, что немаловажно. Поэтому… сам понимаешь.

Бурцев развёл руками.

— Понимаю, Евгений Богданович.

— Ну, а раз понимаешь, Чернов, тогда говори, чего хочешь, — произнёс Бурцев. — Мы уже выяснили, что ты человек вменяемый и вполне договороспособный. Поэтому давай сразу определимся с ценой.

— С ценой на что, Евгений Богданович?

— А ты не понял?

— Хочу, чтобы вы добавили в наш будущий договор конкретики.

Бурцев дёрнул головой.

— Ладно, — сказал он. — Вот тебе конкретика.

Евгений Богданович сделал финальную затяжку, расплющил недокуренную сигарету в пепельнице.

— Во-первых, Чернов… или предпочитаешь, чтобы тебя называли Чёрным?

Я пожал плечами.

— Без разницы.

— Так вот, Чёрный, — произнёс Бурцев. — Я хочу, чтобы ты уже сегодня… нет, завтра рано утром умотал из моего дома и из Москвы. Куда ты поедешь, меня не волнует. Хоть к себе в Новосоветск, хоть на строительство БАМа. Это понятно?

— Вполне, Евгений Богданович.

Бурцев пристально посмотрел мне в глаза.

— Прекрасно, — сказал он. — Но только ты уедешь по собственному желанию. И не задержишься в моём доме, несмотря на Настины и на мои уговоры. Придумай достойную