к телу не получится.

– Да что ты заладила с этими зазнобами?! Я – не животное, чтобы думать только о женщинах! Если сказал, что помогу тебе, то помогу. И дело здесь не в каких-то чувствах, а в том, что сохранить мир куда важнее.

– Я совершенно не понимаю, как жить дальше. Кажется, будто любой мой шаг в любую сторону – это шаг в преисподнюю, – призналась я и закрыла лицо руками.

– Когда протрезвею, точно пожалею о том, что сейчас скажу, но разве у ничтожества могут возникнуть умные мысли? – Тир навис надо мной и настойчиво отвел мои руки от лица. – Что, если нам навестить Златояра? Он как никто ненавидит старшего брата. Если тот взойдет на престол, то не моргнув глазом убьет и Златояра, и Велизара.

– Вы предлагаете мне еще одну революцию?

Нет, только не восстание!

– Для начала я предлагаю просто навестить Златояра… – Тир вдруг заколебался и замолчал. – Но вряд ли мы сможем попасть к нему.

– Почему?

– С ним не так-то просто встретиться. Златояр доверяет малому кругу людей.

– И как вы собирались увидеться с ним?

– Я подумал о Дане – друге Иссура. Когда-то он был вхож к Златояру. Наверняка мог бы похлопотать о нас и в этот раз, но… я прогнал его, когда тот приходил просить за Иссура.

– Так это и есть тот навир, которого вы велели не пускать? – обомлела я.

– Да. Представляешь, он просил помиловать Иссура. Хватило же наглости! Никогда не мог подумать, что этот человек способен умолять. Неужели Дан и правда надеялся, что я сжалюсь над тем, кто жаждал моей смерти?

Тир вскочил на ноги и заметался по комнате, изредка пошатываясь.

– Как только белобрысый змееныш посмел явиться ко мне и молить отказаться от обвинения? Чем ублюдок-братец заслужил такого верного друга? Конечно же, я отослал Дана прочь и велел никогда больше не пускать его на пор…

Тира перебил звук распахнувшейся двери. Игла сделала пару шагов к нам и обессиленно привалилась к стене. Ее смуглое лицо казалось пепельно-серым, а тело потряхивала мелкая дрожь. Она потеряла слишком много сил. Тир понял это раньше меня, потому что в несколько больших шагов подскочил к Игле и подхватил ее под локоть. Она даже не взглянула на воеводу. Взгляд карих глаз прилип ко мне, и в этих глазах стояла пелена слез. Сердце тревожно забилось где-то в животе.

Тир усадил Иглу на диван, рядышком со мной, и та до хруста сжала кулаки. Я страшилась спрашивать, робко надеясь, что в тишине не прозвучит страшных слов.

– Я нашла корпус Первой стражи, – наконец произнесла Дания, и по ее щеке скользнула первая слезинка. – Мне не потребовалось заходить внутрь, чтобы узнать самое важное. У входа стояла повозка с телами. Их было девять. Девять мертвых мужчин…

Я почувствовала, как холодеет все тело, а сердце разрывает грудную клетку.

– Последним, девятым, они вынесли тело Ратнара и швырнули в повозку… прямо на Амира. Амаль, их запытали до смерти… Их тела… они все в крови. Ублюдки хихикали, называли их мясом и сетовали, что не успеют вернуться в казарму до полуночи. Я пыталась зацепиться за повозку, чтоб хотя бы узнать… где сожгут Амира, но струсила в последний момент. – Игла рвано всхлипнула, но заставила себя договорить: – Я испугалась, что выбьюсь из сил, мираж спадет в дороге и выродки заметят меня. Я не смогла бы справиться с шестью стражниками. Мне пришлось остаться, а они уехали.

Игла замолчала и вдруг ужасающе расхохоталась сквозь слезы. Она походила на умалишенную, хохоча и крича от боли. Тир замер прямо перед нами, но я почти не видела его.

– Мой дар впервые за пять лет чуть не вышел из-под контроля, но я его удержала. Знала бы ты, как я мечтала поджечь корпус Первой стражи, да и сейчас жалею, что не сделала этого. Каждый из ублюдков должен был сгореть дотла!

– Подозрения упали бы на нас, – отрезал Тир. – Ты правильно поступила. Цесаревич сказал нам о смерти Амира. Представь, кого бы он обвинил, если бы сразу же загорелся корпус его шавок.

– Когда-то я сожгла отчий дом, а сегодня не смогла даже отомстить за смерть брата. Ты не понимаешь, воевода. Кровь за кровь, смерть за смерть. Это непреложный закон.

Игла вновь расхохоталась сквозь слезы. Я слушала и не слышала ее. Кожа нагрелась, словно мое тело вот-вот сгорит в собственном пламени. Меня больше не существовало. Осталась лишь истерзанная оболочка, как заведенная повторявшая одну-единственную фразу: «Кровь за кровь, смерть за смерть». И огонь, что вспыхнул на ладони.

Глава 8

Союзники

Амаль

Мерзкий холод уже сутки тянулся ко мне костлявыми лапами, но тяжелое пуховое одеяло служило надежным щитом от всего бесового мира. Под ним остались только я и мое горе. Я едва не подожгла дом, выплакала все слезы и вконец опустела. Со смерти Беркута прошло чуть меньше трех месяцев, а будто бы пролетела целая жизнь. И вот я вновь превратилась в полумертвое тело, лишенное чувств и неспособное даже дышать.

То, чего я так страшилась, произошло, но мое сердце оказалось не готово к этому. Вот она, смерть. И она вновь забрала того, кого я так отчаянно хотела спасти.

Амир стал моей первой любовью. Совершенно глупой, нелепой и унизительной. Я ослабла по вине своих чувств, позволила им стать уязвимым местом. Влюбилась, несмотря на предательство, ревновала Амира к Лире, как какая-то безмозглая девица, дрожала при одном только взгляде на статную широкоплечую фигуру. Как же я наслаждалась ощущением его кожи, с каким изумительным удовольствием перебирала пальцами шелковые черные волосы, с каким упоением разглядывала идеальные черты! Он стал моим всего на одну ночь, но я вцепилась в это воспоминание зубами, как в сокровище. Оно и стало моим сокровищем в плену у Айдана.

Больше Амира не существовало. Прах человека, предавшего меня и искупившего свое предательство жизнью, развеялся над столицей империи, а я осталась здесь. И что делать дальше, не имела никакого представления. Побитая жизнью перчатка, которую я со вчерашнего вечера не выпускала из рук, вдруг превратилась в незримую нить, что соединила меня с прошлым.

За этот бесконечный день меня пытался вытащить из-под одеяла не только Тир, но и бесов кадар. Каждый незваный гость, не достучавшись до меня, ушел и больше не возвращался. Не приходила только Дания, предпочтя справляться без меня.

Я осталась с пониманием, что, как бы ни разрывалась душа,