Прежде ему никогда не приходилось видеть парализованных, разве что изредка — на картинках в рождественских номерах журналов. Там парализованные выглядели обычно ухоженными благообразными старичками, с кроткой улыбкой взирающих вверх и как бы озарёнными светом внутренней добродетели, точно спелой луной.

Мисс Амилла Гаррисон походила на эти иллюстрации не более, чем он сам — на татуированного полинезийца.

Сперва Лэйд и вовсе не заметил её, так мало её ссохшееся тело занимало на кровати. Прикрытое хлопковым покрывалом, оно выглядело тонкой древесной корягой, и даже ткань бессильна была скрыть неестественно распухшие на фоне веточек-конечностей суставы вкупе с неестественной для лежащего человека позой. Лицо мисс Амиллы тоже казалось маленьким и ссохшимся, как старый чернослив. Обрамлённое жидкими серыми волосами, которые кто-то заботливо расчесал на пробор, оно выглядело так, словно поток времени стёр с него всё — мимику, черты, морщины, выражение. Оставил только тёмные невыразительные угольки-глаза, равнодушно глядящие в пустоту.

Единственное яркое пятно — книга на полке. Взгляд Лэйда схватил её, как голодный фокстерьер, но только лишь потому, что это был единственный предмет в каменной келье, несущий хоть какой-то тепловой отпечаток. Не вольнодумец Вольтер, понял он мгновением позже, не Рабле. Книга сказок. Из тех, что я сам когда-то читал. Ещё до того, как понял, сколько ловушек может создать собственное воображение. Наверно, монахини читали ей эти сказки. Ей — парализованной женщине, которая когда-то была девочкой.

Фарлоу говорил, ей около тридцати, вдруг вспомнил Лэйд, поспешно прижимая к груди котелок, но во имя всех Девяти, она выглядит как египетская мумия, пролежавшая в песках тысячу лет.

Он неуверенно кашлянул.

— Мисс Гаррисон? Позвольте засвидетельствовать вам своё уважение.

Прозвучало старомодно и по-дурацки — так никогда не говорят в Миддлдэке. Может, он внутренне полагал, что вложенная в эти слова чопорность каким-то образом сроднит его с этими холодными чертогами, где много лет пребывала мисс Гаррисон? Если так, то напрасно — ровно никакого эффекта его слова на лежащую женщину не произвели.

— Меня зовут Лэйд Лайвстоун, я держу лавку в городе. На Хейвуд-стрит.

В крохотной комнатушке не пахло ни карболкой, ни мочой, ни прочими ужасными запахами, которые воцаряются вокруг тяжело больного человека и которые воображал себе Лэйд, открывая дверь. Только крахмалом, лакированным деревом и холодным камнем. Как будто сама мисс Гаррисон давно перестала источать свойственные человеческому телу запахи.

Он ещё раз прочистил горло без всякой на то необходимости.

— Имею сожаление сообщить, что явился в некотором роде не по своей воле и вынужден принести дурные вести. К моему глубочайшему прискорбию, прошлой ночью миссис Гаррисон из Мэнфорд-хауса…

— Я знаю.

От неожиданности Лэйд едва не клацнул зубами. По пути сюда он заготовил небольшую речь, которую успел два или три раза мысленно отрепетировать. Пожалуй, это была хорошая речь — в меру деликатная, в меру возвышенная, исполненная христианской кротости и проникнутая траурной грустью — превосходный образчик той чопорной и удушливой викторианской традиции, которую сам Лэйд в душе терпеть не мог. Только сейчас, когда губы мисс Гаррисон едва заметно шевельнулись, он сообразил, как это нелепо — скорбеть по мертвецу перед лицом человека, который сам мало отличается от мёртвого.

— В таком случае… кхм…

— Зачем вы сюда пришли?

Она говорила тихо — так тихо, что Лэйду казалось, будто сквозь слова он слышит скрип её сухой кожи, натягивающейся на скулах с каждым движением губ.

— Я… Видите ли… — Лэйд сделал резкий короткий вдох, как делают иногда ловцы жемчуга перед погружением в бездну, — Дело в том, что меня с покойной миссис Гаррисон связывали некоторые финансовые взаимоотношения. Я-то сам лавочник из Миддлдэка. Не так давно ваша мать открыла у меня в бакалейной лавке счёт. Для будущих покупок. И успела внести средства. Узнав о её кончине, я как джентльмен счёл себя обязанным вернуть деньги ближайшим её родственникам. Однако у меня нет информации, какой из городских нотариусов занимается её наследством, так что если вы… кхм…

— Сколько вы ей должны?

Лэйд сделал быстрые мысленные вычисления.

— Ровным счётом два фунта, мэм.

Господи, нападение полчищ крохотных чудовищ, вооружённых бритвенными лезвиями и иглами покажется ему детским лепетом, когда в конце месяца придётся объяснять вооружившейся гроссбухами Сэнди, куда делись деньги. Но сейчас это не играло роли.

— Если желаете, я выпишу счёт и вы сможете…

Ему захотелось треснуть себя тростью промеж глаз. Выпишу счёт! Как будто она может явиться в любой банк в Майринке! Господи, ну и осёл!

— Простите, я…

— Всё в порядке, мистер Лайвстоун. Я чту вашу честность и ваше желание выполнить обязательства перед моей несчастной покойной матерью. Я надеюсь, она отбыла в лучший из миров, сохранив в сердце веру в человеческую добродетель, образцом которой вы являетесь.

Амилла Гаррисон говорила сухо и монотонно, как заведённый автоматон, глядя в потолок над собой тёмными ничего не выражающими глазами. Лэйду даже показалось, что ей не требуется набирать воздуха для длинной речи — грудь под покрывалом оставалась практически недвижима.

— Я знаю, моя мать редко выходила из дома, но будьте уверены, мистер Лайвстоун, в глубине души она была истовой христианкой, исполненной веры и сострадания. Её кончина стала для меня ужасной утратой. Если вас не затруднит, не могли бы вы сделать кое-что для меня ради спокойствия её бессмертной души?

— Разумеется! — Лэйд ощутил некоторое облегчение, — Безусловно!

— Вас не затруднит самостоятельно обналичить эти деньги?

— Нет, нисколько.

— Хорошо. Тогда обналичьте эти два фунта и переведите в самую мелкую монету. В фартинги. С этим не возникнет осложнений?

— Думаю, нет, — Лэйд улыбнулся, мысленно прикинув, что это будет чертовски большая груда меди — тысяча девятьсот двадцать монет, как сообщил ему внутренний арифмометр, — Определённо, нет.

— Хорошо. После этого навестите тело моей несчастной матери в госпитале — и вбейте всю эту кучу денег прямиком в её остывшую, старую морщинистую задницу.

Лэйд молча ковырнул каблуком пол. Тщетная попытка. Даже если бы ему удалось проделать отверстие в тяжёлом мраморе Олд-Донована, чтобы провалиться сквозь землю, внизу его будет ждать не успокоение, а исполненные нечеловеческой ненависти демонические поезда, круглосуточные рыщущие в поисках поживы.

— Простите, — наконец сказал он, — Мне следовало понять, что сейчас не лучший момент для визита. Примите мои извинения.

Он собирался было водрузить котелок на голову и развернуться к двери, когда произошло то, что заставило его замереть на месте. Тёмные глаза Амиллы Гаррисон беззвучно шевельнулись в съёжившихся глазницах живой мумии, впервые коснувшись его.

— Боюсь, это мне надо перед вами извиниться, мистер Лайвстоун.

— Что?

— Первое, что я поняла, оказавшись прикованной к кровати, это то, что все вещи в мире делятся на два типа. Те, которыми мы управляем, и те, над которыми мы не властны. Моё тело внезапно оказалось приписано ко второй