мамочку, не оттолкнёт ли та… калеку. Папа — я и не знаю, а вот мамочка, я верю, будет любить меня такой, какой стану. Вижу, что Яга ждёт моего решения, и вздыхаю. Я ведь просто тяну время, потому что сразу же решилась.

И открываю рот, чтобы озвучить своё решение.

* * *

Рук своих я не чувствую, но мне это сейчас и неважно. Меня мамочка обнимает, она зацеловывает моё лицо, прижимает меня к себе изо всех сил. А руки… Руки выбрала Яга, сказав, что мне нужно научиться не всегда быть сильной, потому что я — девочка. Так себе обоснование, но я выбрала, и в тот самый момент, когда мои руки бессильно повисли, более не ощущаясь, на меня налетает мамочка.

— Милалика! Живая! Доченька родная, — она зацеловывает меня, а я чувствую подступающий страх — что будет, когда она узнает? — Вернулась, цветочек мой!

— Что произошло? — раздаётся почти забытый мною голос отца.

— Дочь твою замучили, — объясняет ему Яга. — А вас усыпили да подменили.

— Чем она пожертвовала? — голос батюшки суровеет, и мне вдруг становится очень страшно, да так, что пронизывает дрожь.

— Что с тобой, доченька? — пугается мамочка, принявшись меня ощупывать.

— Она отдала руки… за вас, — слышу я бесконечно родной Серёжин голос, а его руки обнимают меня за талию. — И теперь боится.

— Руки⁈ — поражённо замирает мамочка, а потом обнимает нас с Серёжей обоих, продолжая время от времени целовать меня. — Не бойся, доченька, мама тебя любит, любит любой.

— Доченька… — батюшка даже, кажется, от волнения говорить не может, но всё же берёт себя в руки, принявшись расспрашивать Ягу.

— Истинная любовь… — слышу я.

— Любимая! — зовёт мамочку папочка. — Детей не разделяй, они истинные!

— В таком возрасте? — поражённо спрашивает мамочка. — Так…

Я понимаю только одно: меня не бросят, не оттолкнут, а мамочка всё равно любит. Меня перекладывают на кровать, Серёжа негромко рассказывает о нашей эпопее, а я лежу головой у мамы на коленях, глотая слёзы. Я не прислушиваюсь к тому, что говорит жених, наслаждаясь маминой близостью и лаской. Батюшка интересуется у Яги, почему руки, а не ноги, но ответа я не слышу, потому что растворяюсь в мамином тепле. Чувствую её руки, и пусть я больше не смогу её обнять, но главное, что она есть.

Меня переодевают в четыре руки, а затем мамочка велит принести обед. Она меня от себя просто не отпускает, не даёт мне почувствовать, чего я лишилась.

— Алёна, сердце дочери посмотри, — просит её Яга. — Настрадалась она так, что без суженого своего даже дышать уже не может.

— Всё посмотрим, — произносит мамочка. — И сердечко посмотрим, и колдовать научим так, чтобы руки не нужны были, и вылечим нашу красавицу.

А мне вдруг кажется всё вокруг нереальным, каким-то невозможным, будто во сне. Я смотрю вокруг, ощущая себя совсем непонятно, а затем глаза будто сами собой закрываются, и я куда-то плыву, плыву, не понимая куда. Я, конечно, не осознаю, на что подписалась, понимая, что истерика ещё впереди, но это же ради мамочки! И я знаю: ради мамочки я готова абсолютно на всё. Вот только каково будет Серёже теперь? Хотя я ему верю, а он меня не бросит, потому что просто не умеет — ведь это мой Серёжа.

Я открываю глаза, оказавшись в объятиях того, о ком только что думала. Он задумчиво смотрит куда-то прямо перед собой, время от времени поглаживая меня. Какой он у меня красивый, просто не описать какой! Стоит мне открыть глаза, и сразу у рта появляется кружка-поильник, а Серёжа начинает мне рассказывать.

— Мама твоя отошла ненадолго, но скоро вернётся, — говорит мне любимый. — Школа у нас с тобой пока отложилась, потому что царица сама учить нас будет. И плакать не нужно. Мы справимся.

— Я тебя люблю, — отпив воды из кружки, реагирую я.

— Руки у тебя отнялись не навсегда, — продолжает Серёжа. — Может, на год, может, меньше. Это зависит от нас и от тебя.

— А от меня как? — удивляюсь я.

— Не будешь опускать руки, а начнёшь хорошо заниматься, — объясняет мне жених. — Сможешь колдовать без них, раскачивая проклятье.

Вот о проклятье мне становится интересно, что Серёжа очень хорошо понимает, поэтому принимается мне объяснять, что именно было с мамочкой и папой. Силой моего страдания их запечатали в телах, и получилось это сильное проклятье. Я же взяла его на себя, оно легло на мои руки волею Яги. Но теперь нужно с руками делать то же самое, что пришлось бы делать с родителями — раскачивать проклятье, чтобы оно осыпалось, а для этого нужно много учиться. Ну а так как мы с Серёжей едины — то учиться обоим.

— Серёж, — обращаюсь я к нему, — мне бы в туалет.

— Ну пошли, — спокойно отвечает он.

И тут я понимаю, что имела в виду Яга — мне же надо спустить бельё, поднять подол, а потом всё это обратно нацепить. Рук у меня нет, значит, делать это будет Серёжа… Ой. Одно дело — покормить, а другое — вот так. Но тут или я ему доверяю, или нет. А я доверяю, поэтому плетусь в сторону уборной.

Ну, он-то, конечно, и не такое видел, девичьей пис… первичным половым органом его не напугаешь, но мне-то смутительно! Зато, с другой стороны, если батюшка отлупить вознамерится, я и сопротивляться не смогу. Хотя, если захочет, то пусть лупит, раз ему такое нравится…

Уже сидя на унитазе, прокручиваю в голове только что произошедшее, поражаясь тому, как Серёжа сумел меня заболтать настолько, что я и смутиться не успела, просто хлоп — и на унитазе. Интересно, это у него опыт или он просто всё умеет, как истинный рыцарь? Встав, я добиваюсь только падения подола, на что Серёжа… Он поворачивает меня, а потом берётся своими руками за мои, ничего не чувствующие, и ими натягивает трусы на каноническое место. Я просто замираю от этой процедуры и нахожусь в ступоре всё то время, пока Серёжа моет мои руки, держа их в своих, вытирает, а затем ведёт меня за собой.

Я не чувствую того, что он делает, только вижу, но мне от этого так тепло и