Оба надолго замолчали. Георгий переваривал новость. Как же так? А может, ему остаться здесь? Но служба по эвакуации уже все решила за него. Перекинут через сто одиннадцать лет, как мешок картошки через забор. А Риту Хряк забьет до смерти…

Тут Двуреченский неожиданно сказал:

– Впрочем, тебя могут убить. Тот же Хряк, к примеру, мечтает о подобном исходе.

– Меня – убить?

– Не совсем тебя. Налетчика Ратманова.

– А я?

– Ты перенесешься в свое время целый и невредимый, это мы умеем. Рита сочтет, что ты мертв. Все лучше, чем любить то же тело, но населенное другой душой. Да еще такой, как у бандита Жоржика.

Консильери крутил головой, которую заломило с новой силой.

– А другой вариант есть?

– Какой другой?

– Я остаюсь в тысяча девятьсот двенадцатом году, записываюсь в вашу опергруппу…

Губернский секретарь напомнил:

– У меня приказ вернуть тебя.

– А если я сбегу? Поменяю документы, исчезну из виду?

– Юрий! Возьми себя в руки. Ты болен редкой и страшной болезнью – ландаутизмом. Пока мы рядом, можем помочь сохранить себя. Ты будешь под надзором, есть наработки, смягчающие приступы болезни и делающие их более редкими…

На этих словах Двуреченский закашлялся. Жора даже вызвался помочь, потянулся налить чиновнику воды. Но тот жестом показал – не надо, сам. А потом достал из шкафа синюю колбочку, откупорил крышечку и выпил ее содержимое до дна. После чего продолжил как ни в чем не бывало:

– Я сам постоянно принимаю особые препараты, чтобы не оказаться против своей воли в чужом времени. Ты их тоже получишь. А если убежишь? И через неделю окажешься в године нашествия на Русь татаро-монголов? В тринадцатом веке где-нибудь в Старой Рязани? Что тогда будешь делать? Локти кусать? И потом – все малодушие из-за гулящей девки? Ты полагаешь, это любовь на всю оставшуюся жизнь? И можно ломать жизнь себе и окружающим ради какой-то потаскухи?

Капитан сжал кулаки, но сдержался. А инспектор добавил в голос металла:

– Ты на службе. У тебя есть обязанности. А еще жена и мать. Сначала вернись, доложи начальству, где ты пропадал две недели, а потом оно распорядится. Ты не турист, а капитан, старший оперуполномоченный ОРППЛ[28], ты присягу давал.

– Разрешите последний вопрос, товарищ подполковник. – Бурлак-Ратманов встал.

– Спрашивайте.

– Могу я вернуться, перевестись из полиции к вам и попроситься обратно сюда, но уже как оперативник СЭПвВ?

– Возможно. Нам нужны опытные кадры, имеющие генетический сбой. Я доложу руководству о вашем желании.

Тогда Юрий-Георгий задал самый главный для него на сегодня вопрос:

– А Рита? Она увидит перед собой другого человека, когда я вновь разыщу ее?

– Да. И нам придется убить настоящего Ратманова, чтобы он не претендовал на вашу личину.

– Убивать нельзя даже бандита, – тихо возразил попаданец.

– Тогда у тебя есть всего один вариант. Понимаешь какой?

– Так точно, товарищ подполковник. Провести с ней разъяснительную беседу. Доказать, что я уйду, чтобы вернуться. С именем, лицом и телом другого человека.

– Но с прежней душой, – уточнил Двуреченский.

– Но с прежней душой, – повторил Георгий. – Ну и влип я…

Инспектор смотрел на него со смесью жалости и удивления:

– Неужели она действительно так много для тебя значит? Дочь вора, любовница бандита…

Георгий молчал. Викентий Саввич развернул его к двери и слегка подтолкнул в спину:

– Иди, перевари все, что услышал. Я подумаю, как тебе помочь. Но и ты мне поможешь тоже.

– Как? – обернулся консильери.

– Я хотел сообщить все сразу. Но вижу, что тебе надо прийти в себя. Жду здесь завтра утром, к семи до полудня. Сумеешь? Тогда услышишь мой план и поищешь в нем оптимальное место.

– Договорились.

– К Рите пока не ходи, Хряк за ней следит, чтобы она вывела его на тебя. Сними номер в гостинице на краю города, вот тебе другой паспорт. Жду в семь, нам предстоит еще один серьезный разговор.

– Серьезнее этого? – вскинулся Георгий.

– Для меня – да. И еще совет, – инспектор вдруг улыбнулся, – когда будешь объясняться с Ритой, скажи: я приду к тебе с новым лицом и назову пароль.

– Пароль?

– Конечно. Ключевая фраза, по которой она тебя узнает.

– И какая это фраза? – хмуро поинтересовался попаданец.

– «Здравствуйте, я барон Штемпель».

– Ха! Ну, до завтра, – обдумал и согласился Ратманов-Бурлак.

Глава 8

Бугровские миллионы

А за сто лет до описываемых событий другой бурлак тащил по Волге баржу с солью. Неграмотный мужик, сирота, да еще и старообрядец, которых официальная власть и церковь загнали в дремучие леса Нижегородской губернии, нищий оборванец – он почти разменял четвертый десяток, но еще ничего не добился в жизни. А в округе был известен просто как Петруха-балалаечник.

Бойкий, но трезвый и смирный, весной он появлялся на пристани одним из самых первых, еще до прилета жаворонков, лишь только лед на Волге начинал синеть и подтаивать. За плечами – старый мешок, на лямке – ложка да торчащая из мешка балалайка – все, что и было у него тогда за душой.

Но был один коллега по самому тяжелому бурлацкому промыслу, который уже тогда выделял кряжистого нижегородца среди прочих. Сам в артели недавно, явно приезжий, по собственным словам – с верховьев Камы, но особо на эту тему не распространялся. Просил звать его просто – Андреем. Но однажды под воздействием паров браги в местном кабаке проговорился и вдруг назвал себя… Сталкером. Хотя потом и отрицал это.

А в другой раз стояли они с Петрухой на восточной окраине Рождественской стороны Нижнего Новгорода. Смотрели вместе вдаль, где темные потоки Оки разбавляли основное течение Волги-матушки. Наблюдали за разгрузкой соли на казенных складах, разбросанных по окскому берегу вверх по течению. Да за баржами, которые их собратья тащили по реке.

Петруха привычно взялся за балалайку. Какой отдых без песни?

– Дубина, дубинушка… Подернем, подернем… Эй, ухнем… Эх, зеленая, сама пойдет… – заголосил балалаечник.

К слову, знаменитой «Дубинушки», исполнением которой прославился великий бас Федор Шаляпин, тогда еще не было. Как и самого Шаляпина. Но были отдельные напевы про дубинушку у местных бурлаков и лесорубов, которые впоследствии и сложились в известнейшее музыкальное произведение.

Андрей в очередной раз прослушал «Дубинушку» и задумчиво произнес, указывая на ближайшую баржу – или расшиву, как тогда говорили:

– Никогда не задумывался, что сам мог бы управлять расшивой, а не работать на дядю?

– На дядю? – перестал бренчать Петруха.

– Ну, на Шастуна. – Андрей упомянул старосту бурлацкой артели.

– Шастун – большой человек, много весен за плечами, я не знаю другого такого бурлака.

– Ну а ты сколько?

– Сколько-сколько… Я-то грамоте не обучен. Пущай другие считают, – засмеялся балалаечник. – Но всяко меньше его-то.

– Ну да, ну да.

Затем взгляд Андрея, а вслед за ним и Петрухи, упал на ближайший соляной склад, где все это время шла бойкая разгрузка.

– А ты не… – начал было Андрей.

– Эка смущаешь ты меня, Андрюха, – признался балалаечник, улыбаясь. – Сейчас спросишь, не хочу ли я