В и л л и. Короче говоря, сентиментальная речь?

З о н н е н б р у х (подходит к Вилли, кладет руку ему на плечо, смотрит в глаза). Речь о неутраченных надеждах и о преходящих явлениях — вот как можно ее назвать, если хочешь знать, мой сын! (Отворачивается, уходит в столовую.)

В и л л и (смотрит ему вслед, затем берет ближайший стул, садится возле Берты, берет ее руку в свои). Ну, рассказывай, мама, рассказывай! Как твое здоровье? Выглядишь ты несколько хуже, чем полгода назад…

Б е р т а. Тебе так кажется. Может быть, из-за этого черного платья.

В и л л и. И седых волос прибавилось, ого-го! Но это тебе к лицу!

Б е р т а. Не утешай меня. Молодых и красивых женщин вокруг тебя, наверно, достаточно, береги комплименты для них. Расскажи лучше о себе! Что ты теперь делаешь там, в этой Норвегии?

В и л л и (смеясь). Все то же, хотя каждый день что-нибудь новое.

Б е р т а (тише, с тревогой). Трудно, правда?

В и л л и. Не беспокойся, сил у нас предостаточно. Фюрер не обманется в нас. И вы — тоже!

Б е р т а. Иногда я не могу отделаться от разных страхов, от дурных мыслей. Знаю, что это слабость, стыжусь ее и все-таки… Бывают даже такие дни, когда я боюсь слушать сводки…

В и л л и (мрачно). Да, немножко тяжело.

Б е р т а (с возмущением). А его это совсем не трогает!

В и л л и. Кого, мама?

Б е р т а. Отца, конечно. Отгородился от всех, и ни до чего ему нет дела! Это его не касается — понимаешь? Раньше не радовался нашим победам, это тоже его «не касалось», а теперь… нет, зачем я только говорю тебе все это?

В и л л и (нахмурившись). Ты не сказала мне ничего нового, мама.

Б е р т а (помолчав). Счастье еще, что хоть как ученый он выполняет свой долг перед народом. Еще никогда он не работал так много, как сейчас. По целым дням не выходит из лаборатории.

В и л л и. Я не разбираюсь в этом, но мне приходилось слышать, что результатами его исследований очень интересуются в военно-медицинских кругах.

Б е р т а. Возможно. Но, кажется, и это мало его занимает. Ты не можешь себе представить, как тяжело мне сейчас жить с ним под одной крышей. Надел на себя какую-то невидимую броню, скорлупу, сквозь которую ничто не проникает. Сам он тоже молчит, но так даже лучше. (Тише.) Боюсь, как бы он не сказал сегодня что-нибудь скандальное…

В и л л и. Будь спокойна. Не осмелится. Может быть, нехорошо так говорить о родном отце, но поверь мне, я его знаю, он трус.

Б е р т а. Педант и комедиант. Представь себе, он твердит, что истинный немец — это он! Если сегодня он публично заявит что-нибудь подобное, я, наверно, со стыда провалюсь сквозь землю. Что бы там ни было, все-таки мы носим его фамилию — и я и ты.

В и л л и (беспечно). Что касается меня, мама, то я делаю все, чтобы фамилия Зонненбрух производила на людей надлежащее впечатление. Есть люди, которые дрожат, когда слышат это имя.

Б е р т а (нетвердо). Я не верю тебе. У тебя такие ясные, чистые глаза. Тебя можно только любить, мальчик!

В и л л и. Есть и такие, что любят. Но мне дорога только твоя любовь, мама. Всякая другая рано или поздно все равно наскучит.

Б е р т а. Нет, это ты — ты для меня все! С тех пор как болезнь приковала меня к креслу, я живу только мыслями о тебе. Верю в твое сильное, здоровое тело, в твою деятельную, смелую душу. Я не смогла бы перенести свою беспомощность, свое увечье, если бы твой образ не стоял всегда перед моими глазами.

В и л л и. Терпеть не могу это твое кресло! (Экзальтированно.) Если бы я мог постоянно быть с тобой, я переносил бы тебя на руках!

Б е р т а. Ты теперь так редко приезжаешь! Я понимаю, что ты там нужен, мирюсь с этим, но с каждым днем мне все более необходимы твой голос, твоя рука… В конце концов, тебя могли бы уже перевести куда-нибудь поближе, в Бельгию, например, или в Голландию.

В и л л и. Работы, мама, у нас сегодня всюду по горло.

Б е р т а (гладя его руки). Мне так хотелось бы увидеть тебя как-нибудь за работой…

В и л л и. Это не так интересно, как ты думаешь. Часто даже скучно. Люди, которыми мы вынуждены заниматься, не слишком изобретательны: думают и делают всегда примерно одно и то же. (С внезапным оживлением шарит у себя в кармане.) Постой-ка! Я заговорился с тобой и совсем забыл… (Достает коробочку, открывает.) Привез тебе прелестную вещицу, думаю, что для сегодняшнего вечера к этому платью будет очень кстати… (Передавая ожерелье.) Посмотри, как красиво!..

Б е р т а. Очень! Очень! Какой изящный и нежный рисунок! Наверно, и цена немалая, правда?

В и л л и. Это неважно. Я рад, что тебе понравилось. Дай надену.

Б е р т а. Придется побранить тебя. Разоряешься для старухи!

В и л л и. Я купил его случайно, прямо-таки за бесценок. (Застегнул ожерелье у матери на шее.) Замечательно. Именно его и недоставало к черному платью и к твоим волосам… У прежней владелицы тоже были седые волосы…

Б е р т а. Кто она такая?

В и л л и. Как тебе сказать? Мать. Иначе я не могу определить. Просто мать. (Таинственно.) Сказала мне, что это талисман, приносящий счастье, и что надевать его надо в исключительных, особенных случаях. Сегодня как раз и есть такая особенная минута: юбилей профессора Зонненбруха.

Б е р т а. Пожалуйста, Вилли, отвези меня в мою комнату, я хочу посмотреть в зеркало. Ведь еще осталось немного времени, правда?

В и л л и. По меньшей мере пятнадцать минут.

Б е р т а. Ну так едем.

Вилли катит кресло к двери столовой.

А что касается этой особенной минуты, то, признаюсь тебе, я очень хотела бы, чтобы она была уже позади.

Сцена пустеет. Немного погодя появляется  3 о н н е н б р у х  с листками в руке, ходит по комнате, обдумывает, время от времени заглядывая в заметки. Из своей комнаты выходит  Р у т  в вечернем платье, стоит на лестнице, глядя на Зонненбруха, затем спускается вниз.

Р у т (шутливо). Жаль, что ты пренебрег моим коньяком, папа. Если пить умеренно, коньяк помогает думать. Ну, ничего. Я убеждена, что твоя сегодняшняя речь и так будет замечательной.

З о н н е н б р у х (прячет записки). Я хочу только одного, дорогая моя, чтобы она соответствовала самой сути этих тридцати лет, которым сегодня подводится итог.

Рут, повернув выключатель, уменьшает свет.

По правде говоря, я и сам удивляюсь, что согласился отметить этот юбилей. В конце концов, можно бы еще немного подождать. (Помолчав.) Да, дитя мое, совершенно не так представлялась мне эта минута. Я видел себя среди людей, многих из которых теперь уже нет, слышал рядом голоса моих зарубежных друзей. Увы, ни одного из