Шрифт:
Закладка:
36. О ПРОСТОДУШНОЙ БОЛЬНОЙ КРЕСТЬЯНКЕ[187]
У Винделинов (которых я теперь называю жителями Альгау) больная крестьянка послала за своим священником и святыми дарами, а сама между тем выздоровела еще до его прихода. Священник пришел — ее нет; когда стали ее искать, то нашли у соседа. Увидев священника, она закричала из соседского окна: «Ты можешь спокойно уходить, благой отец. Слава богу! Теперь я в Христе не нуждаюсь: я уже выздоровела». Священник, чтобы не зря идти в такую даль, постарался уговорить ее причаститься. Женщина его спросила: «Если я возьму это причастие, то сколько буду тебе должна?» Пресвитер ответил: «Богемский динарий». Крестьянка сказала: «Положи сюда на этот стол, если случайно оно понадобится какому-нибудь бедняку, то он его купит».
37. О ТАКОМ ЖЕ СЛУЧАЕ
Я знал священника, который должен был дважды пройти по пять миль к одному крестьянину, чтобы дать ему вовремя святые дары. Однако всякий раз, когда он приходил, крестьянин уже был здоров и отказывался от святых даров. Наконец, священник, раздосадованный напрасным хождением, сказал больному: «Выздоравливай на здоровье[188], а святые дары, честное слово, ты должен все-таки принять». Так крестьянин вынужден был принять причастие.
38. ОБ ОБЕЗЬЯНЕ
Один миланский доктор медицины так заболел, что думали, он не выживет. Слуги его и служанки поняли это и стали растаскивать, кто что может. Видя это, обезьяна, которая была у хозяина (она всему подражает), схватив берет, являющийся почетным отличием ученых, надела его себе на голову. Тогда хозяин расхохотался и выздоровел.
39. СТРАННЫЙ СПОР И СУЖДЕНИЕ О РАЗБОЙНИКАХ
У древних германцев, и особенно у швабов (как сообщает Юлий Цезарь[189]), грабеж не был позором для знатных граждан. В этом единственном деле они больше, чем в чем-либо другом, выказали свое варварство, отличаясь в остальном разного рода доблестями (подробно я рассказал об этом в своем письме к канцлеру). Теперь же, слава богу, наша Швабия очищена от грабителей и разбойников. Но и сейчас еще в Германии есть одна провинция, где дворяне не стыдятся хвастаться разбоем.
В этой провинции возникла тяжба между двумя знатными родственниками. Один обвинял другого в воровстве, так как тот, не объявляя ему войны, угнал у него стадо коров. Другой отклонял это обвинение и утверждал, что не сделал ничего такого, что противоречило бы честным нравам предков. Дело дошло до суда князя, маркграфа Бранденбургского. Тяжущиеся пришли туда каждый со своей родней, друзьями и вассалами. Первым встал обвиненный в воровстве и с великим старанием пытался восстановить перед судьей свою честь, требуя, чтобы другой снял обвинение, так как он-де ничего не сделал такого, что не было принято на его родине со времен предков до сегодняшнего дня и что никогда никому не было от этого бесчестия и никому не вменялось в вину, если кто-нибудь поможет другу или товарищу, покуда тот законно, не объявит кому-либо войну. (Сами они более выразительно говорят: пока кто-нибудь не услужит товарищу, сражающемуся против недруга.) Другой же так объяснил свой поступок: обвинив первого в воровстве, он действовал правильно, ибо вором по праву считают того, кто, не объявляя войны, захватывает у другого вещи против его воли и без его ведома (и — что по мнению знатоков законов еще хуже — путем насилия). Но они говорят также, что объявление войны не обеспечивает сохранения доброго имени. Наконец, после долгих споров, как я слышал, мнение или заключение князя было таково: он не собирается ни того, ни другого объявить бесчестным, а, напротив, полагает, что оба они правы. Первому можно было, по древнему обычаю предков, поступить так, как он поступил, а ему самому не подобает нарушать то, что было угодно предкам. Но и второй неплохо сказал, что попавшегося на таком деле лучше всего лишить жизни (по высшему кесареву праву — приговорить к смерти).
40. О ДВОРЯНИНЕ
Когда один дворянин увидал, что венецианские послы, блестящие и великолепные, едут мимо одного города к королю Максимилиану, он сказал: «Сколь позорно остыла теперь в нынешних дворянах доблесть и храбрость наших предков, что эти венецианцы в своих роскошных одеждах на разукрашенных конях свободно разгуливают по нашей стране! Разве б в мое время это им так сошло?» Он же, когда его сыновья отказались от грабежа и разбоя, сказал им: «Ничтожные вы людишки! Ни на что путное не годитесь! В моей юности я скорее объявил бы войну любому аббату, чем вовсе отказался от таких дел».
41. НАСМЕШКА НАД ТЕМ, ЧТО ФРАНЦУЗОВ НАЗЫВАЮТ САМЫМ ХРИСТИАНСКИМ НАРОДОМ
Хотя описывать события правдиво, даже если они достойны презрения, приличествует историку — более того, это его долг, — я не думаю, что истинные события не подходят для смешной книги, коль скоро в них есть хоть что-нибудь смешное. Поэтому я и решил, что это надо рассказать.
Несколько дней назад я написал[190], что по праву самым христианским следует считать германского короля и римского императора, а не французского короля, или по крайней мере не только его одного. После того как это прочитал один бургундец, он приехал ко мне в Аахен и похвалил меня за то, что я радею об отечестве. «Не в обиду, однако, тебе будет сказано, — прибавил он, — что сейчас, милейший хозяин, самый христианский народ — все-таки французы, а не наши с тобой немцы». Поморщившись, я с этим не согласился. «Не огорчайся, — сказал он, — и позволь мне посмеяться над одним событием. По той причине мне кажется, что французы — самый христианский народ, что в Брабанте[191] и в Голландии христианские святые сражались на их стороне». Когда я спросил, почему, он ответил: «Расскажи об этой правдивой истории своим друзьям из Верхней Германии:
Недавно, в 1507 году, большое число французских латников под водительством графа Армбургского пришло на помощь герцогу Гельдернскому, который воевал с императором Максимилианом и с нашими бургундцами. Они напали на нашу землю и награбили много добычи на полях сражения и в святых храмах. Когда же они захотели возвратиться во Францию, то неподалеку от Намюра многих из них перехватили брабантские крестьяне и уничтожили самым жалким образом. Крестьяне же с великой славой и огромной, богатейшей добычей с триумфом вернулись домой. Среди разукрашенных коней, позолоченных лат, золотых ожерелий и прочей богатой добычи находились две винные бочки, наполненные кубками и священными чашами, которые французы унесли из Брабантских и Голландских святых храмов. Поэтому я и сказал, — продолжал он, — что боги и святые сражались на
