Шрифт:
Закладка:
Ольгырд же слышал се рад бысть вельми и фвали другу своему повелику. Рече предстоащим паном пред ним, рече Ольгирд паном: «Мылии мои и велиции панове, слышите великую и крепкую любовь милаго моего друга великаго князя Ольга рязанскаго, видите, яко един Ольг не хощет владети Москвою, но и мне, другу своему поведа: да аз с[296] ним владети имам Москвою». Яко безумный, не ведуще[297], что глаголаше. Паны же стоаше прокликнуша и реша к нему: «Подобает государю милостивому владети Москвою, а сёго гусаря Дмитреа изгоните, а все гради его себе разделите. Злато же и сребро и все узорочие Московские земли предайте великому князю Мамаю. А рука ваша безмятежнащарствовати имат». Слышав же Ольгирдь сиа словеса от панов своих рад бысть зело и рече има: «Много вам отечествиа и имениа имам даровати в земли Московстей». И оны же падше поклонишася ему. И паки же посла почтив честию великою и дав ему дары многы и отпусти его и[298] рече ему[299], «Рци милому другу моему, великому князю Ольгу резаньскому — ныне же, друже, нарицаю тя господином единой земле Резанстей, и по малых днех будем государи в своей земле Московстей и тамо видети тя имамь, яко брато любезно. Землю же Московьскую под нашу дръжаву разделим, сами же радостно и безмятежно царствовати имам».
О горе безумным сим властелем, яко не разумеющи писаниа, яже рече в книзе псаломстей: «Въскую шаташася языци и без ума поучишася тщетный царие и князи, кому же господь бог хощет, тому и поручит царство».
Ольгырд посла к Мамаю.
По сем, князь Ольгирд литовъский скоро отрядыв послы свой именем Бартяша, человека родом в земли Четскыа, мужа мудра. И посла его скоро и дав ему дары безчислены, и многи, и драгии зело. И книги посла к нему: «Великому и грозному царю всесветлому Мамаю! Ольгирд, литовский князь, про твою милость присяжних твой, много тя молит. Слышах, господине, яко хощеши казнить своего улусника, князя Дмитреа. Того ради молю тя, царю, яко велику беду сътвори твоему улуснику, Ольгу рязанскому, а мне тако же пакости деет. Молим тя оба, да приидет дръжава твоа царствиа твоего, да отроки видят смотрение нашей грубости».
Все же сиа глаголаху лестию на великого князя, а рекоша себе оба смеющися: «Егда слышит Дмитрий имеа нашу присягу к нему, то отбежит в Великий Новгород или на Двину, а мы сядем на Москве и на Коломне. Да егда же цар приидет[300] и мы ему все злато и сребро, все узорочие Московъские земли царю изнесем и срящем его яко дары пред ним положим. Се же — цар възвратйтся, а мы княжение московьские розделим ово к Вильне, ово к Рязани, а цар нам ярлыкы подает, нам и родом нашим по нас». Не ведаху[301] бо, что глаголаху, яко несмышлении и младие деты, яко не ведуще силы божиа и владычня смотрениа. Поистинне бо рече: «Аще кто дръжится добродетели — не может быти без многих[302] враг»
Князь же великий Дмитрей Иванович образ нося смиреномудрыа, и смирень высоких ища, а не чюа бывших сих ни единого съвета, еже съвещаша ближнии его о нем. О таковых бо пророк рече: «Да не смысли суседу своему зла, да не тебе постигнет кончина». Давид же ясно глагола в книзе псаломстей: «Ров изры, ископа яму, после[303] же сам впаде в ню».
Мамай цар приемлет послание их и чаа области от них по словесех
Приидоша книги от Ольгирда литовскаго и Ольга рязанского к безбожному Мамаю и дары ему от них вдаша, и писание треклятых. И възре цар в писание. И бы в собе чааше облести пышимых сице, и нача глаголати с темными своими князи… И рече цар: «Разумею, яко от них писание облесть есть. Слышите, како оставшим им Дмитриа и обратитися имь противу своеа веры?» И они же разумеша, яко истинно, рекоша к царю: «Ты, царю, в векий царствуеши; и мы разумеем, яко не льсти. Они же боятся имени твоего грознаго, а сий Дмитрей московскый пред ними приступи и обиду им сътвори». Цар же к ним рече: «Аз мних, яко в едином съвокуплении будут на мя, ныне же разнество великое межу има. Имамь бо приснона Руси быти». И тех пословей чествовав, отпусти их на Русь и писа писание им[304] сице: «Ольгирду литовскому и Ольгу рязанскому! Елико писаете ко мне, на дарех вашых хвалю вам. Елико хощете вътчины руские — тем дарую вас, но токму присягу имейте ко мне, и ныне срящете мя с своими силами елико где успеете, да одолеете своему недругу[305]. А мне ваша сила в пособие не надобна. Аще бы хотел своею силою, то бы древние Иерусалим пленил, яко же халдейский цар, и на вътчине вашей вас рядил. Но моим именем, а вашею рукою распужен будет Дмитрей, князь московский, да огрозится имя ваше в странах ваших. Мне бо достоить победита достойна себе и довлети царскаа честь. Сице тако князем своим рцыте».
Послы же их возвратишася[306] к ним, сказаша, яко: «Цар здравствует вам и захвали вам по велику». И они же ходоумни быша и възрадовашася о съетном съвету, а кый не ведый бога: кому же хощет дает власть.
Не вем, что нарече? Аще ли быша врази себе, то о собе бы брань сътворилы собе. Ныне ж едина вера, едино крещение, а ко безбожному приложилися, вкупе гонити хотят православную веру.
По сем же Олъгирд литовский нача въпрошати посла своего Бартяша
И рече Ольгирд послу своему: «Вем тя, яко же муж еси тверд разумом, войское же приправление все знаеши и много царств обычно ты есть. Каковь есть великий цар Мамай? Мню, яко страшно его вельмие есть видети, и воиньство его крепко и много зело?»
Барътяш же к нему рече: «Милостивый государу мой! Аще ми повелиши, вся ти
