~

Татьяна за лето да осень вся ссохлась, почернела. Нелегко ей, бедной, пришлось. Вернувшись с дачи в квартиру, баба Дуня старалась невестке на глаза лишний раз не показываться, да как разминуться?.. Коридор-то один. А жалости никто в их семье не любил, крепко это жизнью в них вколочено было.

– У тебя тоже характерец, поглядеть еще, – усмехаясь, замечала Галя. – Ну и семейка у нас.

– А я что? Я ничего, – отвечала баба Дуня. – Тихая.

– Вот-вот, в тихом омуте-то… Ох, и хитрая же ты, бабка.

Но ссориться они друг с другом не ссорились. Если что, расходились молча. Татьяна, правда, порой мужу на мать жаловалась, тихо, на кухне, да Галину просила: «Ты бы ей сказала. Тебя она послушает». «Ага, – отнекивалась та. – Ты тоже должна понять». «А она понимает?» – сковородка с грохотом летела в раковину. «Зачем же так?» – вот и весь сказ.

Дошло до того, что и на бабушку Иру голос иной раз кто-нибудь из них поднимал. Та совсем духом пала. Зарядку делать не хотела, вставать с кровати, правда, наловчилась, так чуть ли не насильно гулять по комнате заставлять надо было.

А с другой стороны, что они понимали?.. Посмотрели бы на все это с ее угла… Ну, куда она спуститься, хоть и со второго этажа? Снег, лед кругом. Круги по малюсенькой комнате наматывать?.. Как в тюрьме себя чувствовала баба Ира. Пока оклемалась маленько, зима подошла. А стены в новой квартире тонкие, все слышно. Ночью в чужом доме старому человеку не спится, а днем за сиделками приглядывать надо. Вороватые на руку, да и вообще. Всякие попадались: и пьющие, и хамовитые, и вовремя не приходят, а так и норовят часы себе приписать, а то с маленькими детьми, а те сопливые. А болеть ей никак не с руки было, только оправилась. До лета мечтала дожить, по травке погулять.

~

Все ценное Ирина дочери отдала и все же переживала. Не опоят ли ее сиделки снотворным, не травят ли, чтобы дела свои делать не мешала? Одна была у нее радость – когда приходили родные, но случалось это поздно вечером, а день прожить надо. В субботу и то часто дела у них были, зато уж воскресенье было всё ее. Сватье-то ее больше везло. Сын всегда при ней, и не кричит никто. А тут вроде и в своей квартире, а не хозяйка. Тяжело после долгой самостоятельной жизни, непривычно. К декабрю совсем загрустила, хорошо письмо пришло от подруги. Вовремя.

Посадив бабку в кресло и пристроившись рядом, Галя читала:

«Здравствуй, Ирина, и спасибо за сюрпризное письмо. Теперь твой новый адрес хоть знаю. Приехала от сестры, ездила на сорок дней ее мужу. Последние двадцать лет не работал, пил, буянил и даже дрался, а все равно плачет, не хватает ей погромов. Теперь надо помогать ей с ремонтом, а потом на даче. Сдалась ей эта дача!

Пока гостила, мои-то младшие заросли грязью. Заболел Димка, потом Лида и так долго не вылезают из ОРВИ. Лида очень плохая. Мыла-мыла, ругалась-ругалась на нее, а толку-то. Прямо не знаю, что и придумать. В больницу не идет, на улицу не выходит, зарядку не делает…

Хотела ей купить массажную кровать, но она стоит семьдесят шесть тысяч. А есть ли смысл? Думала, уговорить ее походить на процедуры, может, будет снимать боли. Не идет. Меня послала. А я что? Хожу, как крыса подопытная, уже третью неделю, а никаких чувствований. Как черепаха в панцире. Нога как болела, так и болит, а улучшений никаких: ни зубы не растут, ни кожа не разглаживается.

А радует меня только погода. Тут уже днем до +10, а ночами -15. Лужи. Тихо и тепло. А последнюю вашу пургу по телевизору смотрела, сопереживала очень и очень. Легче было бы по-пластунски по сугробам на пузе до работы доползти, чем доживать кое-как.

Плохая я стала, ноющая. Вот сестра моя Рая молодец! Легкая на подъем, встает утром и одевается, не валяется, как я. При ее болячках ей, конечно, все тяжело дается, да и возраст почти восемьдесят, а она все проблемы по дому и вне сама решает. Даже к праздникам холодец варит, пирог испечет и развезет по родственникам. Только до меня не доезжает. Тебе привет от нее и от моих засранцев. И еще радостно от цветущей хризантемки. Хочется, чтобы ты глянула на это обилие белых цветов, как я когда-то на твой кустик в красных цветочках, помню, как ты все грешила на меня – сглазила! – пусть бы и мои тоже облетели все-все. Скучаю! Я по вас всех. Плохо мне без наших мест.

Молодцы подруги, пишут многие, даже молодые. Только Верка не пишет. Позвонит в праздник и кричит: «Говори скорее, у меня минутка». А мне и часу мало с мыслями собраться. Не люблю звонки. Оля звонит и говорит долго.

До свидания. Привет детям и подруге твоей по несчастью Дуне. Ты ее не обижай, знаю тебя.

Целую. Рита».

– Посмотри, помнит еще, как цветок мой погубила, – оживилась бабушка Ира. – У нее уж так водится: как взглянет на чужое, так и конец. Росток от фиалки моей любимой, помнишь, я ей дала сдуру? Загнулась моя фиалка, а у нее цветет.

– Да, есть такие люди, – согласилась Галя.

– А все ж судьбе-то ее не позавидуешь. Несладко ей, видно, сейчас.

Подруги знались давно, еще по молодости, через мужей познакомились. Муж бабы Иры еще до того, как ушел, частенько приволакивал соседушку на себе домой. Поставит под дверью, позвонит Рите: «Принимай гостя» – да и пойдет по своим делам.

Потом муж Риты умер, баба Ира своего выгнала, а общаться не перестали. Не то чтобы дружба, а так, соседство по одиночеству. К тому же дети их сдружились. Ирина-то в молодости инженером была, хорошо по тем временам зарабатывала, а Рита простым фармацевтом в аптеке. Вот дочки ее две и бегали в гости подкормиться. Тяжелые они были, двойняшки. Одна внешне вроде ничего, только с головой не очень, а вторая совсем плохонькая, слабенькая, трясется вся, как осиновый листочек. Как и отучилась на машинке вязальной работать, уму непостижимо. Такие вещи ткала! Через это с мужем Виталием и познакомилась, матери его кофту вязала. А тот тоже инвалид: до пояса-то ничего, а ножки маленькие. Зато сапожник хороший. Жили не тужили, пока отец мужа не