Шрифт:
Закладка:
— Ну зато это опыт ценный, — ободряюще сказал я, — будешь работу изнутри знать, так сказать. Да и мышцы подкачал уже небось. Тоже польза.
— Это да! — рассмеялся Сергей. — Рубашки новые купить пришлось, старые на спине порвались. А ты кем здесь работаешь? — поинтересовался он.
— А я в комитете комсомола на заводе. Лекции читаю.
— Ого! Дело серьезное, — уважительно сказал Сергей. — У меня все попроще. Как у нас говорят: «Руки в масле, жопа в мыле, я работаю на ЗИЛе».
Проболтали с Серегой почти час в общей сложности. Договорились, что будем на связи, если что понадобится. Я ему рассказал, где работает Галия и объяснил, что, если понадобится, он может через нее мне весточку передать.
Скорее бы телефон мне уже поставили, все станет проще на порядок.
* * *
Галия не часто сбегала с пар, но в этот раз особого выбора у нее не было. С отцом нужно было срочно переговорить, а это нужно было сделать именно с раннего утра. Мать вставала поздно, в отличие от него, так что только утром отец мог почти гарантированно взять трубку. Но если все же возьмет мать, то Галия решила, что бросит трубку и перезвонит через полчаса снова. С матерью говорить она решительно после произошедшего не хотела. Боялась сорваться и наговорить такого, что нельзя говорить в переговорном пункте… там же слышно все, изоляция в кабинках совсем никакая… Будет потом стыдно из кабинки выходить.
Подождала десять минут, пока телефонистка дозвонилась. Схватила трубку. С облегчением услышала голос отца:
— Галия, ты? Случилось что? Только же виделись?
— Я, папа! Хочу тебя очень-очень попросить — больше маму к нам в Москву не привози! Сам приезжай. Хорошо?
— Да что там у вас случилось, дочка? Почему не привозить?
Галия пару минут упиралась с ответом — уж больно Паша вчера не советовал вываливать все так сразу на отца — мало ли, не поверит, решит, что они сами тут в столице что-то напутали. И выдвигают вот такие серьезные обвинения. Паша сказал, что Загит ему очень нравится, и он не хочет рисковать отношениями с ним из-за Оксаны. Галия и сама не хотела терять доверительные отношения с отцом. Но все же, когда отец уже стал сердиться, настаивая, все рассказала. Детально. И как нашли этот след от помады, и как ругались с Пашей, и все остальное.
Высказавшись, почувствовала облегчение. Вот так же и в детстве было, когда кто-то ее обижал, она бежала к отцу, жаловалась, и он всегда ее утешал. И становилось хорошо — папа, большой и самый сильный, всегда ее защитит. Но пока что отец не спешил ее утешать и молчал в трубку.
— Понятно, дочка, — наконец произнес он глухим, надтреснутым голосом, — ты уж прости нас. Я обязательно разберусь с этим. Передай Павлу, что я очень извиняюсь. Это моя вина — недосмотрел. Поверил ненадежному человеку на слово.
Разговор как-то сам собой затух. Галия попрощалась с отцом и положила трубку. Возникли опасения — а не сделает ли отец что-нибудь нехорошее с мамой? Она уже и пожалела, пока ехала в институт, что позвонила. Но как иначе-то? Снова через пару недель придет телеграмма, что завтра приезжают, и улыбающаяся, как ни в чем не бывало, мать, появится на пороге квартиры? Что она в следующий раз придумает — притащит с собой яд какой-нибудь и подсыпет Паше, чтобы он помер? Мать дочку уже откровенно пугала — Галия вспомнила рассказы Паши о религиозном фанатизме. И о том, на что способны фанатики. Что-то с этой ведуньей все слишком далеко зашло.
***
Загит, переговорив с дочкой, положил трубку на рычаг и тяжело сел на стул. Впервые почувствовал себя старым и усталым — собственная жена его предала. Это как же так можно было поступить с Пашей? Выставила их какими-то дикарями… Хотелось немедленно переговорить с Оксаной — но она, против обыкновения, куда-то убежала с самого утра.
Ничего, он подождет. Надо самому во всем убедиться. В душе еще теплилась надежда, что дочка в Москве что-то перепутала. Мало ли, сама с мужем целовалась да запачкала ему рубашку. А потом другую постирала, а эту случайно на плечики повесила.
Оксана появилась через полтора часа. С пустыми руками, как ушла утром с небольшой сумочкой, так с ней и вернулась. Вошла в квартиру какая-то посвежевшая и целеустремленная. Чмокнув мужа в щеку, поспешила в туалет. Не заметила его состояния.
Загит открыл сумочку и вывернул все из нее на кровать. Разгреб пальцем образовавшийся завал. Начал с кошелька. Утром он давал жене пятьдесят рублей на расходы, он помнил, как она засунула их в кошелек. И как радовалась, что очень вовремя, с последней трешкой уже ходила. В кошельке было двадцать восемь рублей, одна из двадцатипятирублёвых купюр куда-то исчезла.
Помрачнев, Загит продолжил раскопки. Обратил внимание на сложенный вдвое лист. Раскрыл. Внутри листа из бумаги оказалась разрезанная фотография. Ее он помнил целой — на ней был Паша, он и Галия. Теперь остался только крупный снимок Паши, все остальное было отрезано, и в сумочке отсутствовало.
Нет, не ошиблась дочка, — пробормотал он, присаживаясь на кровать рядом с барахлом жены.
Шум воды в коридоре, бодрые звуки шагов и голос Оксаны:
— Загит? А ты мою сумочку не видел?
— Иди сюда, жена! — сказал он хмуро.
Звук шагов изменился — в спальню Оксана входила уже крадучись. Словно кошка, которая напакостила, знает об этом и боится гнева хозяина.
— Зачем ты так? — спросила Оксана дрожащим голосом, увидев, что содержимое ее сумочки вывалено на кровать.
— Не вздумай отпираться! — сказал Загит сурово, — обещала мне, что бросишь разрушать брак Галии и Паши, но опять взялась за старое. Почему ты меня обманула?
Оксана заплакала. Потом сказала:
— Почему ты так решил? Не обманывала я.
— Не лги мне! Я знаю про помаду! И догадываюсь уже, где ты все утро пропадала.
— Какую помаду? Никуда я не пропадала.
— Зачем отпираешься? Вот куда ты утром ходила? Ничего не купила, а двадцать пять рублей пропало? Фотография Паши отрезанная в сумке лежит! Значит, снова к своей ведунье ходила! А зачем это ты снова к ней побежала, едва мы из Москвы приехали?
***
Диана проснулась от того, что ее бесцеремонно тормошили.
— Вставай, гуляка, на пары опоздаешь! —
