Кутепов переехал в Париж. Первой его заботой было сохранить кадры разбитой Белой армии, а правильнее сказать, разбитых белых армий, так как, кроме армии Врангеля, за границей оказались остатки других армий – Юденича, Миллера, Колчака, Каппеля, реакционного казачества. Но как это сделать? Сохранить разбросанные по многим странам кадры в виде полков, батальонов, эскадронов и батарей было, конечно, немыслимо и по причинам политическим, и по причинам бытовым. Тогда-то и родился по мысли Кутепова РОВС – Российский общевоинский союз. Было это в 1924 году, хотя семена для его возникновения были посеяны еще в Галлиполи.

«Будущую Россию» и сам Кутепов, и подавляющее большинство офицеров разбитых белых армий мыслили как государство с «твердой властью», опирающейся не только во внешней, но и во внутренней политике на армию, а на первое время (неопределенной длительности) – как военную диктатуру.

«Спасение России» белое офицерство мыслило только как финал борьбы, в которой именно ему будет принадлежать решающая роль. Правда, в этих настроениях была очень значительная трещина: старые кадровые офицеры царской армии считали, что «соль земли» – это только они, и свысока смотрели еще со времен Первой мировой войны на вышедшее из рядов интеллигенции и полуинтеллигенции офицерское пополнение с четырехмесячным сокращенным курсом военного обучения.

Штабс-капитаны, в свою очередь, считали, что Гражданскую войну и все связанные с нею военные тяготы вынесли на плечах они, и только они, в то время как «старики» или отлеживались по медвежьим углам, выжидая, куда склонится чаша весов, или занимали весьма хлебные и спокойные тыловые должности.

В конце 1920-х годов дело дошло до открытого конфликта. Матерый вождь реакционного казачества, старый донской атаман Краснов в каком-то не то новогоднем, не то пасхальном интервью, данном репортеру одной из эмигрантских газет, выразился столь презрительно о «штабс-капитанах» и об их роли в построении «будущей России», что среди этих последних поднялась буря негодования.

В редакции эмигрантских газет посыпались гневные письма. Кто-то даже вызвал атамана на дуэль «за оскорбление мундира». Дуэли, конечно, не последовало, но Краснову пришлось выступить с извинениями и с обычными в таких случаях заявлениями, что он-де был понят неправильно, что он не хотел никого обидеть и т. д.

Кутепов решил объединить под знаменами РОВСа всех зарубежных офицеров-эмигрантов, как «стариков» царской службы, так и «молодежь» – участников Первой мировой и Гражданской войн. Двери РОВСа не были закрыты и для унтер-офицеров, вольноопределяющихся, солдат, военных чиновников, военных врачей и военных сестер милосердия. Но эти категории в зарубежье были столь малочисленны, что практически о РОВСе можно говорить лишь как об офицерской организации. Объединяло несколько разношерстный состав его членов одно – ненависть к советской власти и вера в то, что на смену ей придет новая власть – или белая военная диктатура, или «законный» царь из дома Романовых.

О демократической республике западноевропейского типа, столь желанной для левого сектора эмиграции, они не хотели и слышать.

С точки зрения организационной РОВС представлял собою во все годы своего существования федерацию разнообразных воинских организаций, которые с некоторой натяжкой и условно можно было назвать первичными.

Численность каждой из них колебалась в очень широких пределах, начиная от таких, как Союз галлиполийцев (объединивший в 1920–1921 годах офицеров галлиполийского лагеря и города Галлиполи), насчитывавший 15–20 тысяч человек, и кончая Союзом ахтырских гусар (то есть бывших офицеров Ахтырского гусарского полка царской армии), числившим в своих рядах всего 17 человек.

Участие в любой организации РОВСа было добровольным. Все его члены состояли на собственном иждивении. Они признавали чинопочитание и основы воинской дисциплины царской армии: отмечали полковые праздники, устраивали банкеты, служили молебны о здравии «вождей» и панихиды по «в Бозе почивающем государе императоре» и членах императорской фамилии, равно как по «вождям» Корнилове, Маркове, Алексееве, Дроздовском, Врангеле, Колчаке.

Но если масса членов РОВСа свое свободное от работ и служб время посвящала собраниям, банкетам, молебнам и панихидам, то Кутепов заботился еще и о другом. Он хорошо знал настроение и «боевой дух» своих кадров, в частности так называемой «молодежи». Эти «штабс-капитаны» томились от отсутствия в их жизни реальных форм борьбы с советской властью. Они жаждали «подвига». В условиях зарубежья в первые годы после окончательного разгрома белых армий подвигом считалось убийство из-за угла ответственных советских представителей за границей. В этой атмосфере прозвучал выстрел бывшего офицера Дроздовской дивизии капитана Конради, убившего в Швейцарии полпреда Воровского. Эмигрант Б. Коверда стрелял в советского посла, аккредитованного в Польше. Бывший саперный офицер врангелевской армии Бородин подготовлял аналогичный «подвиг» против советского посла в Австрии, вовремя раскрытый и предотвращенный.

Правый сектор эмиграции приходил в неописуемый восторг после каждого выстрела. «Началось!» – радостно проносилось по рядам этого сектора. Левый сектор, наоборот, осуждал подобные «подвиги» как «не достигающие цели, ненужные и вредные для самой эмиграции».

Принимал ли Кутепов личное участие в организации и подготовке этих убийств – судить не берусь. Но несомненно, что всею своей антисоветской деятельностью он систематически подогревал соответствующие настроения и способствовал созданию того психологического «климата», при котором сделались возможны эти преступления.

Скоро, однако, выяснилось, что в деле «священной борьбы с коммунизмом» на убийствах из-за угла далеко не уедешь. Реакционные западноевропейские круги весьма благосклонно смотрели на идею вооруженной борьбы белых армий на русской территории, но к политическим убийствам на их собственной территории относились резко отрицательно.

Покушения прекратились. Но началась диверсионно-шпионская деятельность определенных элементов белого офицерства непосредственно в Советском Союзе. Организовал ее и дирижировал ею сам Кутепов.

Стороннему наблюдателю было трудно составить себе представление о размахе этой деятельности, а тем более ее подробностях. Само собой разумеется, что протекала она в условиях строжайшей конспирации, и никакие точные сведения о ней не проникали в толщу эмиграции, а тем более в печать. Лишь изредка в эмигрантских разговорах проскальзывал слух, что Кутепов ведет какую-то «большую работу» и засылает на советскую территорию «верных людей» из числа подчиненных ему в порядке добровольности белых офицеров. Надо при этом заметить, что эмиграция вообще очень мало интересовалась конспирацией. Все ее грезы сводились или к пережевыванию слухов о «весеннем походе и неминуемой гибели большевизма», или об «эволюции большевизма до уровня западноевропейского парламентаризма».

Лишь в 1929 году тема о «большой работе» сделалась на некоторое время ведущей в эмигрантских разговорах. Об этом – несколько ниже.

Едва ли можно сомневаться в том, что засылка в СССР Кутеповым шпионов и диверсантов, осуществлявшаяся в условиях строжайшей