Воевода каждый день обедал с боярами и необыкновенно милостиво разговаривал с ними. Жупыны исправно ели и пили, желали воеводе победы. Присутствовал на пирах и княжич Ион, однако, бедняга, сидел, опустив глаза в тарелку с разносолами, к которым даже не прикасался.

— Выпьем за благоденственное княжение Иона-воеводы! — встал Штефан Чаурул, держа в руке серебряную чашу.

Бояре тоже вознесли свои чаши. Ион сделал попытку подняться со своего кресла, но бесполезно — ноги не держали его.

— Выпей, сын! — подбодрил его господарь.

Ион пригубил чашу и заставил себя сделать несколько глотков. Потом раздраженно поставил чашу на стол.

— Не так, твоя милость! — ухмыльнулся Чаурул. — Погляди, как надо пить! — и на едином дыхании осушил чашу.

— Вот молодчина! — рассмеялись бояре. — Тебя не перепьешь!

— Не отставай, сынок, — прошептал воевода. — Выпей, как полагается мужчине!

Ион беспомощно оглянулся. Все не без злорадства смотрели на него. Дрожащей рукой взял он полный бокал вина и, поднеся к губам, попытался так же лихо, как это только что сделал Штефан Чаурул, опорожнить его, но захлебнулся и вино потекло по подбородку на его дорогой, шитый золотом кафтан.

Чашник Енаке, двоюродный брат Иона, словно младенцу, вытер ему лицо полотенцем.

— Со временем его милость научится, — говорили бояре, пряча в своих пышных бородах насмешливые улыбки. А дома, потешаясь и забавляясь, рассказывали своим дородным женам:

— И этого слабосильного, что не способен даже чаши вина выпить и ходит, как кукла на тряпичных ногах, Лупу возжелал посадить на престол Валахии?! Горе, а не государь!

14

«Война и в мгновение ока вспыхивает».

Мирон Костин

Лупу привстал в серебряных стременах и окинул взором поле, на котором выстраивалось его войско. Впереди шли конники, за ними пешие драбанты и сеймены во главе с капитанами и сотниками. Над рядами развевались бело-голубые знамена с изображением зубра. Молодые бояре на горячих конях составляли господарскую свиту. Спафарий Асени вез воеводин меч, украшенный драгоценными каменьями.

Войска шли с песнями, весело, словно на свадьбу. Но так было, пока они не подошли к Большому Милкову — реке, которая отделяла Молдову от Валахии. Там-то и произошло нечто непредвиденное, что чуть было не поставило под сомнение все начинание воеводы. Средь ясного дня вдруг померкло солнце. Потемнело, как в сумерки. Кони со страху стали храпеть и пятиться, а некоторые, не слушая повода, с тревожным ржанием поскакали по полю. Ратники рухнули на колени, крича, что пришел конец света. Бояре же сгрудились, как напуганное волками стадо овец.

— Недобрый знак, твоя милость! — сказал логофет Тодорашку, с трудом скрывая свой испуг.

— А такожде знамение, что нет всевышнего благоволения начинанию сему! — вздохнул духовник Иосаф.

Воевода бросил на него яростный взгляд.

— Что-то не слыхал, чтобы отец небесный что-либо по этому случаю сказал!

Однако вскоре солнце вырвалось из вурдалачьего плена и вновь засияло на небе. Воевода приказал:

— Трубачам играть сбор!

Перепуганные ратники стали выходить из редколесья и кустарника, куда они со страху попрятались, и вновь пустились в путь. Но веселое расположение духа покинуло их. Дабы оправились от испуга, воевода разрешил грабить села, как только пересекли валашские пределы. Поднялся женский и детский крик, мычала скотина.

Так они беспрепятственно продвигались до города Тырговиште.

— Не чувствует себя Матей в силах стать нам поперек, — хвастливо сказал как-то на привале охваченный гордыней воевода.

— Должно, ожидает подкрепления от Ракоци, — вставил логофет.

— А тот не слишком торопится бросать своих ратников в огонь, — засмеялся Штефан Чаурул.

Настоящая же причина медлительности валашского воеводы открылась в ту же ночь. Начинало светать, когда в шатер, где ночевал господарь, вошел гетман Георге и разбудил Лупу.

— Вставай, твоя милость!

Воевода испуганно встрепенулся.

— Что? Сражение началось?

— Скорее, закончилось...

— Ничего не понимаю!

— Приказ от Мурада пришел: возвращаться домой, не нанося урона валахам.

— Хочу видеть приказ! Все это хитрости Матея. Меня они не обманут! Фирман видеть хочу, с печатью и подписью султана! — рявкнул Лупу.

Гетман вышел из шатра и тут же возвратился с прибывшим из Стамбула гонцом, который протянул ему свиток. При неярком свете свечи воевода принялся читать. Лицо его стало восковым.

— Быстроноги гонцы Матея и сильна рука у него в Порте! Но есть добрая надежда, что от моей сабли ему так или иначе не уйти! Садись, эффенди! — пододвинул чаушу подушку. — Поговорить с тобой надобно.

Гонец поморгал воспаленными от бессонницы глазами и сел.

— Как тебе известно, эффенди, — начал более спокойным тоном Лупу, — мы пришли на эту землю с согласия и по приказанию Высокой Порты. Возможно ли, чтоб одна и та же рука подписывала два фирмана, которые друг с другом никак не вяжутся?

Чауш опустил глаза и не промолвил ни слова.

— Позднее, через нашего кехаю мы все узнаем, но мне хочется знать уже теперь. Я тебя щедро одарю.

— Двести золотых и верхового коня, — шепнул ему гонец.

— Все получишь!

Турок сложил воронкой ладони и прошептал ему на ухо:

— Капудан Руснамеги показал султану послание бояр этой земли, они писали, что ни в коем случае не хотят видеть ни тебя, ни сына твоего господарем Валахии. Что они клялись своему воеводе в верности на вашей святой книге.

— Как же мог великий султан поверить в такую ложь?

— Приложил старания и силихтар-ага...

Лупу понял теперь, откуда проистекают его неудачи. Матей-воевода завалил дарами самого близкого султанского советника — силихтар-агу, который и расстраивает все его планы.

Обезумев от гнева, господарь метался по шатру, изрыгая проклятья. Такую уйму денег вложил, столько даров отправил стамбульским чинушам, такой шум был поднят по случаю будущего восшествия на престол княжича Иона и в конце концов — все пошло прахом!

— Так или иначе — сгоню тебя с места, Матеяш! Найду на тебя управу, даже ежели последнюю рубаху