и отчетностью, генерал Романовский ответил: «Сожгите все» и когда я сказал, что генерал Корнилов обещал восстановить полк, то генерал Романовский добавил: «Это было вам сказано только в утешение». Вернувшись на свою стоянку, я застал своего заведующего хозяйством, доложившего мне, что Корниловский полк наш батальон не кормит, своим же корниловцам выдают ежедневно по 10 рублей на человека, и когда завед. хозяйством обратился к командиру полка капитану Неженцеву, чтобы он приказал выдавать по 10 руб. и нам, то капитан Неженцев ответил, что у них мало денег и нас он кормить не может. Я дал заведующему хозяйством последние 10 тысяч, и так как на этот день была назначена передача хозяйства в Корниловский полк, а у нас было две походных кухни, подводы и сапожная мастерская с запасом сапожного товара, что очень привлекало капитана Неженцева, у которого ничего не было, то я приказал ничего не передавать, а оставить все для батальона.

На следующий день я был вызван генералом Корниловым, спросившим меня, почему я не разрешил передать в Корниловский полк и хозяйства и денег, бывших у меня. Я рассказал генералу Корнилову, как получил деньги из Киева и что только на эти деньги и 5000, данные мне генералом Эрдели, я все время содержал полк, и что он, конечно, знает, что нам никто ничего не платил, нас штаб не кормил и нас ничем не снабжали, а на все это я расходовал имевшиеся у меня деньги, о чем есть отчетность. После этого генерал Корнилов сказал: «Вы должны знать, что двух командиров не может быть», – на это я ответил, что отлично знаю, но не могу допустить, чтобы люди, пошедшие за мной и мне верившие, умирали от голода или начали грабить, и рассказал, как капитан Неженцев отказался кормить моих людей. При нашем разговоре присутствовал генерал Романовский, сидевший на подоконнике. Генерал Корнилов слушал молча. Я доложил и о словах генерала Романовского, касающихся печати, документов и утешения. Генерал Романовский вдруг громко заявил: «Я этого не говорил». Это было для меня, как удар хлыста, но, сдержав себя, я спокойно, но немного повышенным голосом сказал: «Ваше высокопревосходительство, клянусь честью и Георгиевским орденом, что его превосходительство генерал Романовский сказал именно эти слова». Генерал Романовский понял мое состояние и благоразумно промолчал. Генерал Корнилов сказал: «Я зачисляю вас в резерв. Можете идти».

Генерал Романовский оказался прав, он знал «вождей», я же им верил, не зная еще тогда их измены и предательства Царю и России, за которых я готов был отдать жизнь.

Узнав о моем зачислении в резерв, мои офицеры были обижены и не хотели идти на соединение в Корниловский полк, они собирались даже всем батальоном уйти и присоединиться к проходившим немного севернее казакам, но все же генералу Алексееву удалось их уговорить и наутро, под командой подполковника Святополк-Мирского, они явились в Корниловский полк. Теперь уже не георгиевцы, а корниловцы. Все же прежние духом мои питомцы покрыли себя славой в многочисленных боях первого Кубанского похода, оставаясь всегда самой дисциплинированной и твердой частью полка. Подполковник Святополк-Мирский, назначенный командиром Корниловского полка капитаном Неженцевым состоять при нем для улаживания могущих происходить недоразумений между сборными частями полка, отказался от предложенной ему миссии и также был зачислен в резерв чинов. Подполковник Индейкин остался во главе батальона и впоследствии пал смертью храбрых, уже во главе Корниловского полка.

Генерал Корнилов, вопреки необходимости и здравому смыслу, повел свою армию, т. е. горсточку русских офицеров, юнкеров и мальчиков-кадет, через бушующую как море Кубань к ее столице Екатеринодару. Вел он бедных офицеров большими переходами, по открытым степям, не считаясь ни с силами, ни с жизнями своих подчиненных, к чуждому им Екатеринодару, не давшему никаких решительно стратегических выгод для армии. Генерал Корнилов преследовал какую-то свою, одному ему известную, цель, и пусть на память его одного и ляжет ответственность за напрасно погубленные молодые жизни лучших русских людей. Мир праху павших моих соратников, пришедших на мой призыв. Виновником их напрасно загубленных жизней я себя не считаю.

14 февраля 1918 года в станице Хомутовской к нам присоединились ушедшие из Новочеркасска 5 сестер милосердия и ветеринарный врач.

Вот рассказ одной из пяти сестер милосердия А. И. Падчиной.

«Я приехала на Дон в середине января 1918 года и сразу попала в Ростов, в дом Парамонова, где помещался штаб Добровольческой армии. Мне назначили место за столом генерала Эльснера, который представлял санитарное управление. В первых числах февраля я получила приказ сопровождать поезд с раненными в Новочеркасск (мой муж был на Таганрогском фронте в отряде полковника Кириенко). Когда мы приехали с ранеными в Новочеркасск, нам отвели здание Епархиального Училища, еще не приспособленного под госпиталь, и мы усердно принялись за устройство нашего госпиталя.

Город, городские власти и жители очень отзывчиво отнеслись к нашим нуждам, и мы надеялись, что через неделю нашим раненым будет хорошо и госпиталь будет образцовый. Но вот через несколько дней приезжает офицер из Ростова из штаба, и выдает способным двигаться раненым какие-то деньги и советует им смываться подальше и уехал. Нам сестрам ничего не было объявлено, а потом мы заметили, что и врачи наши куда-то исчезли и в городе настроение становилось все тревожнее. Мы узнали, что Ростов оставлен. Мы поняли, что раненые почти все Георгиевского полка, и мы сестры брошены по распоряжению штаба. И мы тогда по своему почину начали развозить тяжело раненных по частным домам – просто, как увидим хороший дом, то подъезжали, звонили и спрашивали, могут ли принять раненого? Отказа не было, и в несколько часов наш госпиталь был опять пуст и мы тогда подговорили тех же извозчиков, на которых мы развозили раненых, угостив их заранее разбавленным спиртом, переправить нас через Дон, а там искать наших. Мы погрузили перевязочный материал и отправились в путь.

При выезде из Новочеркасска, у моста через речонку Кривянку, нас остановили красноармейцы, но мы были в полной форме и мы им сказали, что едем по станицам тиф лечить и указали на перевязочный материал и они нас свободно пропустили. Тяжела была переправа через Дон, везде были полыньи и лед под нами трещал, а когда мы в станице останавливались, прося ночлега, то нас сейчас же окружала толпа с восклицаниями: «А, ростовские защитники, куда тикаете?» и на второй вечер нас только и выручил один старик, пригласив нас войти к нему согреться, потому что толпа уже начала грозно наступать на нас. А главное, мы не знали, где наши, да и спросить нельзя