с оптимизмом воспринимал свое пребывание внизу тотемного столба на кафедре, то я охотно согласился на помещение. Этот чулан находился рядом с многооконным угловым кабинетом, который занимал доктор Джозеф Вольпе, одна из тогдашних звезд, ученый, привлекавший к себе большое внимание благодаря своим работам по поведенческой терапии. Бихевиористы верили, что в основе всех психологических проблем лежат не бессознательные конфликты, а обретенные в результате научения и обусловливания реакции.

Между тем я поступил в Вашингтонский психоаналитический институт, чтобы, по предложению своего наставника – психоаналитика доктора Дэвида Эйбса, – начать тренинг-анализ. Когда меня приняли, я несколько раз в неделю совершал поездки в Вашингтон, хотя дорога в оба конца занимала около шести часов. Приверженность психоанализу сделала мое положение на кафедре несколько некомфортным. На еженедельных собраниях факультета наш председатель не упускал случая заметить, что психоанализ как профессия умрет через двадцать лет. Кроме того, большим успехом пользовался доктор Вольпе, чей длинный список пациентов, надеявшихся быть «отученными», невозможно было игнорировать. Вольпе часто указывал на неэффективность психоанализа, в то время как он мог быстро «излечить» человека. Оглядываясь назад, я думаю, что завидовал ему и восторгался его убежденностью в своей правоте даже несмотря на то, что он не верил в бессознательное – краеугольный камень психоанализа. Проще говоря, Вольпе верил, что если мужчина у мужчины фобия собак, то она происходит от пугающего опыта с собаками в прошлом, хотя мои познания привели меня к уверенности в том, что если человек и был напуган собаками, то полезно было бы еще узнать, не воплощало ли собой животное какие-то бессознательные и подавленные страхи.

Я подозреваю, что коллеги-психоаналитики могли бы сказать, что мое желание найти быстрый способ влияния на пациентов, как это делал Вольпе, возникло от «идентификации с агрессором» или, как в данном случае, от возрастающего соперничества с ним. Впрочем, я не стремился, как Вольпе, отучать людей от внешних страхов, таких как боязнь собак или пауков, но хотел отучить их от внутренних страхов. Я решил, что люди, у которых были проблемы с гореванием, могли бы стать идеальными кандидатами для такой фокусной терапии. Почему бы, думал я, не разработать метод освобождения скорбящего от конфликта, вызванного утратой?

Таким образом я разработал метод лечения, названный мною «терапией повторного переживания горя», метод, по большей части не принимавший в расчет сложный внутренний мир человека и сосредоточенный на реакциях на конкретную утрату[88]. Я начал подбирать пациентов, понимавших, что они «застряли» в горе. Я концентрировался исключительно на утраченных взаимоотношениях пациентов, на их воспоминаниях об умершем, на их реакциях на отдельные моменты смерти, на похороны и так далее. Вспоминая об этом, я поражаюсь, насколько механически действовал я тогда, постоянно вмешиваясь, стараясь устранить искажения в мышлении пациентов и неуместную вину.

Вдохновленный своей работой с Алисой, использовавшей вырезки и фотографии для обзора своих отношений с дедушкой, я начал просить скорбящих приносить фотографии умерших людей. Я думал, что рассматривание фотографий и воспоминания о кончине помогут понесшим утрату откровенно говорить о том, кем были умершие и что они значили для них. Все это было попыткой ослабить влияние умершего человека с тем, чтобы скорбящий не проводил годы в разыгрывании старых сражений.

Произошла забавная вещь. Наряду с фотографиями некоторые пациенты стали приносить и другие предметы, которые, как они чувствовали, передавали некую психическую правду об утерянных взаимоотношениях. Иногда это были предметы, к которым они выказывали безразличие. В другое время прикосновение к этим предметам или даже взгляд на них пробуждали чувство вины, страха, боли или даже гнева. Вначале я был сбит с толку этими реакциями и желал знать, что я «спустил с привязи». Однако вскоре внутренние реакции пациентов на эти разбитые часы, сломанные фотоаппараты и треснутые очки воскресили у меня в памяти спрятанный бабушкой рюкзак с вещами, принадлежавшими ее умершему сыну, и подтолкнули меня к открытию роли связующих объектов.

По мере своего профессионального роста я освобождался от мысли о возможности магического излечения. Тем не менее, я оставил в своем арсенале термин «терапия повторного переживания горя». Он стал включать в себя определение точки фиксации горя, способ ослабления фиксации, а также создания таких условий для скорбящего, чтобы он мог «повторно пережить» утрату с этого момента. Спустя годы терапия стала менее ригидной, гораздо больше времени я стал уделять выяснению различных страхов, которые порождала у скорбящего утрата. В фокусе лечения оставались связующие объекты.

Терапия повторного переживания горя, как правило, занимает от двух до четырех месяцев, во время которых встречи с пациентом происходят три-четыре раза в неделю. Интенсивность такого лечения зависит от характера материала, с которым имеешь дело. Кандидатов на терапию повторного переживания горя нужно отбирать с осторожностью. Они должны обладать достаточной психологической силой, чтобы выдержать тревогу, вызванную этим процессом. Наиболее подходящие для повторного переживания горя пациенты – те вечноскорбящие, что живут с активной надеждой снова увидеть утраченных людей, но все же страшатся повторного воссоединения, потому что оно подразумевает, что оплакивание никогда не закончится. Динамика поглощенных гореванием и вечноскорбящих может частично совпадать в некоторых случаях; если депрессия не закрепилась, такие кандидаты могут успешно повторно переживать горе. Если первое лечение не дает успеха, показана длительная психотерапия, нацеленная на более значительные психологические изменения.

Повторное переживание горя: обзор

Прежде всего, терапевт проводит диагностическое интервью, чтобы выявить причины, по которым пациент не способен горевать и при этом принимать в расчет как утраты, понесенные пациентом в детстве, так и те, которые привели его к терапевту. Я также стараюсь понять, есть ли у пациента интроект или какая-то болезненная идентификация и определенный связующий объект, однако не открываю пациенту моих намерений.

Так как пациент поглощен утраченным человеком, одной из первоначальных целей терапии повторного переживания горя является оказание ему помощи в проведении различия между ним и ушедшим из жизни. Например, пациент говорит о резком письме, которое он получил от отца незадолго до его смерти. Позже на сессии пациент начинает критиковать себя, бессознательно вторя словам отца. Я указываю на сходство критических высказываний и прошу пациента отделить его чувства от отцовских. Такой подход помогает распутывать узы, связывающие скорбящего с утраченным человеком. Парадоксально, но при этом одновременно усугубляются чувство вины, гнева и печали, так как факт смерти становится более реальным.

Далее я побуждаю пациента говорить об утрате, возвращаться к обстоятельствам последней болезни или несчастного случая, обсуждать его реакцию на увиденное им бездыханное тело и на ритуал похорон. Делая это, я руководствуюсь своим представлением о том,