Аквинского. Христианство-то и выжило во многом благодаря тому, что универсализировало понятие «избранного народа», вывело его за узкие рамки «Земли Обетованной» и распространило на весь тогдашний «мир». Теперь задача сложнее, ибо ареной споров становится вся ойкумена. Не «возвращение к природе» (лозунг просветителей или современных «зеленых»), не переход на позиции «язычества», считающего человека частью природного мира (кельтомания, славянское язычество как альтернатива христианству), а «хозяйственный» подход к миру, управление им.

Отсюда и требование религии воспринимать человека не таким, каков он «есть», а таким, каким он «должен быть». Он все еще «есть» «испорченное животное», живущее преимущественно по биологическим законам, а должен быть истинным «царем природы».

Традиционное общество создает определенный тип человека, который вытекает из самой парадигмы. В библейской традиции содержится идея богоподобности человека. Человек именно подобен Богу, а не равен ему, как, скажем, в древнегреческой культуре («богоравный» Одиссей). Он не может быть равен, ибо сотворен и сотворен «из праха земного», прошел через Первородный Грех и живет в материальном мире, где невозможно прожить без греха. Однако, и в этом великий оптимизм библейской традиции, человек сотворен «по образу и подобию Божьему». Это не означает, что речь идет именно о физическом сходстве Человека и Бога, хотя ранние христиане и ставили порой вопрос о том, мужеподобен или женоподобен Бог. Бог не может быть ограничен физической формой и потому, кстати, в христианстве используется идея боговоплощения. Сын Божий не мог явиться людям в своем «естественном» виде и вошел в «человеческую плоть». Человек подобен Богу и подобен ему именно в духовном плане. Бог абсолютно духовен и совершенен, а человек должен стремиться к духовному совершенству. В этом и состоит «добро». «Зла» не существует, ибо не деяние добра, т. е. не стремление к совершенству, и есть зло. Здесь можно использовать образ лодки, плывущей против течения. Она плывет, пока человек гребет. Перестает грести и лодку несет назад. Остановки быть не может.

Тип человека важен на любом этапе развития традиционного общества. Это может быть «хороший охотник», «богатырь», «вождь», «учитель» и т. д. Однако именно библейская универсализация понимания человека с акцентом на отношении к парадигме, а не профессиональной деятельности, является основой не только имиджа «истинного христианина», но и образа будущего «европейца». Здесь, разумеется, надо искать истоки и в античной, греко-римской традиции. Отсюда определенный дуализм в понимании европейского человека. Он стремится к амбивалентности своей сущности, т. е. хочет быть богоподобным, иначе говоря, быть искренним носителем и даже творцом своей культуры, но и быть достаточно самостоятельным в своей профессиональной деятельности и семейной жизни. Любопытно, что впоследствии М. Лютер как бы «перевернет дробь», объявив священными обязанностями человека, его «мирским крестом» именно профессию и семью. На примирение неизбежных противоречий между «знанием Афины» и «навыками Гефеста», «божественной волей» и «человеческим знанием», философией и религией, религией и наукой самое пристальное внимание обращает практически вся европейская мысль. Вплоть до недавнего времени дихотомия Бытие / Сознание считалась основным вопросом философии и против его религиозной трактовки в свое время активно выступал советский марксизм. Библейско-христианско-европейская же трактовка всегда пыталась выстроить непротиворечивый синтез двух начал культуры (идея «завета», теория двойственной истины, «философия – служанка богословия»).

До сих пор этике придается особое значение в европейской культуре. Хотя отказ от привычных для европейской цивилизации форм морали и выглядит ныне как отказ от этики вообще, все же можно говорить о том, что формирование новых этических конструкций идет с самым активным использованием библейских идей.

Фактически в библейских книгах проводится мысль о схеме формирования типа человека. Благодаря «воспитанию», которое осуществляется, прежде всего, силами семьи, человек становится носителем культуры, даже ее потребителем. «Образование» же создает транслятора культуры. Он более эрудирован и натренирован на передачу «истины» во времени (через своих детей и учеников) и в пространстве (представителям других культур). Но до конца истина «открывается» только немногим, которые и вступают в непосредственный контакт с Богом, заключают с ним «завет» (Адам, Ной, Авраам, Моисей, Христос). Они становятся творцами культуры, т. е. развивают изначальные идеи, «учат», создают соответствующие конструкции (особенно Моисей и Христос). Так создается необходимая в любой цивилизации иерархия людей по отношению к истине, которая никогда не сможет и не должна заменить половозрастную или профессиональную иерархию, но должна либо убрать, либо максимально облегчить устранение любых иных неравенств, сосредоточив особое внимание на ликвидации в человеке «зверя». Уходит идеал «гармоничного» развития человека, особенно популярный в греческой культуре и предусматривающий одновременное развитие физических и интеллектуальных качеств вкупе с нравственным развитием, понимаемым подчас только как вознаграждаемая работа на благо общества. На первое место выходит этика, центральным местом которой становится искреннее и бескорыстное служение «Богу», которое символически связывается со словом «любовь». Однако Библия все же против того, чтобы любовь к Богу была выше любви к человеку. Аподиктично это сформулирует в конце концов Христос в своей «двуединой заповеди».

Евангелие от Марка, глава 13: 28

Один из учителей Закона, который присутствовал при споре и слышал, как хорошо ответил им Иисус, подошел к Нему и спросил:

– Какая заповедь первейшая? 29 – Первейшая заповедь, – ответил им Иисус: – «Слушай, Израиль! Господь наш Бог – единственный Господь. 30 Люби Господа Бога всем сердцем, всей душой, всеми помыслами и всеми своими силами». 31 А вот вторая: «Люби ближнего, как самого себя». Нет заповеди больше, чем эти.

Эта проблема, кстати, была предметом ожесточенных споров в его время. Богословы подсчитали, что в Законе Моисея содержится 365 запрещающих (по числу дней в году) и 248 предписывающих (по числу костей в человеческом организме, по подсчетам того времени) заповедей. Было множество попыток найти заповедь-первоисточник. По Талмуду Давид сводил все 613 заповедей к одиннадцати, Исайя к шести, Михей к трем, Амос и Аввакум к одной. Рабби Гиллель (Хиллел Вавилонянин, 75 г до н. э. – ок. 5-10 г. н. э.), один из наиболее известных законоучителей эпохи Второго Храма, заявлял: «Не делай другому того, что ненавистно тебе. В этом состоит весь Закон, а все остальное – комментарий».

Для Иисуса любовь к Богу и к ближнему – это одна, двуединая заповедь, разъединить которую невозможно. Иисус не был первым, кто соединил эти две заповеди в одну. В Завещаниях Двенадцати Патриархов (II в. до н.э.) сущность Закона также определена как любовь к Богу и к человеку. Христианство не приемлет это разъединение в принципе, оставаясь в этом верным ветхозаветному образцу. По словам Иоанна, «Если кто говорит: «Я люблю Бога», и при этом ненавидит своего брата, которого видел, то не может любить