На утро просыпаюсь одна. Долго лежу, пытаясь собрать себя, перебивая события ночи.

То, как умело Борис доводил меня до точки оргазма, а потом спускал на землю острой, неожиданной болью, до сих пор заставляет тело дрожать и пылать от неудовлетворенности. Этот круговорот ощущений длился и длился, пока я не начала умолять его дать мне кончить. На что он напомнил, что кончать мы будем только вместе.

А это значит, что следующие месяцы мне предстоит находиться в состоянии вечного возбуждения. Удовлетворять себя самой? Не знаю… Он запретил, но после мучений, что он мне устроил, самое жгучее желание было закрыться в ванной и направить между ног струю душа.

Но я легла, как хорошая девочка, и уснула под боком своего чудовища.

Теперь вот лежу и думаю, почему я вообще его слушаюсь. После всего, что он заставил меня пережить, после всего того, что я о нем узнала…. Может быть, его приказы не имеют значения? Тем более, он вроде бы любит, когда я их нарушаю…

Резко подскакиваю и бегу в ванную, включаю легкий напор, скидываю пижамку из шелка. Встаю под теплые струи, намыливая свое тело.

И руки сами, словно живя своей жизнью, поднимаются к груди, мнут ее, щипают соски. Именно так, как мне нравится, именно так, чтобы тело загорелось желанием. А внизу стало достаточно влажно. Пальчики правой руки касаются взбухшей горошинки между ног, легко надавливая, разнося по телу импульсы ласкового удовольствия. Издаю стон предвкушения скорой разрядки. Еще немного, еще чуть-чуть.

— Хочешь помогу?

Голос Ивана вызывает острое желание убивать.

Резко захлопываю дверь душевой, казня себя за забывчивость.

— Тебя стучать не учили!?

— Тебя Борис внизу ждет. А я шел за ключами от машины…

Тоже мне оправдание. Извращенец

— Вот и иди, куда шел! — ору сквозь струи воды, пока лицо пылает жаром стыда. Уже который раз он видит меня не в самый лучший момент.

— Ты не ответила на вопрос….

Боже, за что мне это наказание. Он действительно не понимает, что за одни такие вопросы его могут убить? Может, ему напомнить?

Не постеснявшись наготы, открываю дверь, чем поражаю его в самое сердце. Потому что он ловит ртом воздух, рассматривая мою грудь.

— Нина….

— Помочь ты можешь себе, если перестанешь меня домогаться. Поверь мне, секс со мной не стоит лишения жизни.

— Я бы с тобой поспорил на этот счет, — усмехается наглец, который, кажется, ничего не боится. — Но сейчас мне действительно нужно идти. Борис ждет, пальцы не сотри…

— Я поняла! — бешусь и снова закрываю дверцу, обхватываю себя ладонями и понимаю, что ни о каком самоудовлетворении не может идти и речи.

Так что быстро моюсь, привожу себя в порядок. Минуты три рассматриваю гардероб, полностью обновленный за два года. Выбираю бежевый комбинезон и туфли лодочки в тон светлого платочка. Макияж, волосы пучком. Не знаю, как Борис, но я своим видом довольна. Лучше бы Иван застал меня именно так. Уже через десять минут после душа спускаюсь в столовую.

И вид Бориса в инвалидной коляске за столом обволакивает меня чувством вины за свои истерики насчет неудовлетворённости.

Сначала надо помочь ему, даже если это будет последнее, что я сделаю как его женщина.

Он встанет на ноги, я даже не сомневаюсь. А что будет дальше ведомо только Богу. Может быть, я приму гнилую сущность своего мужчины. Наверное, потому что уже заражена ею. Уже голову порой посещают далеко не невинные мысли. А, например, убийство некоторых из «поклонников» не кажется мне таким уж плохим поступком.

— Хватит думать. Иди ешь, — подает Борис голос, и только от этой бархатной хрипотцы тело деревенеет, поддаваясь лишь на зов хозяина. Нормально ли это?

— Что на завтрак? — спрашиваю я беззаботно и сталкиваюсь взглядом с худой женщиной.

Два года назад я видела ее лишь мельком и вот теперь могу рассмотреть, как следует. И тут я замечаю, что поглощает с таким аппетитом Борис. У меня в мозг стреляет недовольство, но я понимаю. При посторонних его высказывать не стоит.

— Мария, кажется? — спрашиваю с милой улыбкой, так и не усевшись за стол.

— Да, вы помните?

— Удивительно. Обычно считается, что у меня нет мозгов. Но память хорошая.

— Да ну? — поднимает взгляд Борис, на что я наклоняю голову, показывая ему не говорить лишнего. Потом снова оборачиваюсь к Марии.

— У вас есть каша?

— Каша?

— Да, обыкновенная каша. Лучше рисовая.

— Конечно. Мы ее для работников дома варим. Правда сейчас только манная.

— Уверена, что вы делаете ее столько же вкусно, как и эту запеканку с мясом. Принесите, пожалуйста, кашу.

Мария убегает, а я тут же отбираю тарелку у Бориса.

— Поставь на место. Я хоть и инвалид, но еще не умер. Могу ведь и колесами переехать.

— Не догонишь. Ты хоть представляешь, что сделает с тобой эта еда. Ты собираешься выздоравливать?

— А ты, я вижу, себя уже главной почувствовала, — напрягается он всем телом, и я уже чувствую приближение грозы. Но мне нестрашно. Впервые я знаю, что мое неповиновение — это забота о нем. И Борис это знает.

— Главным всегда будешь ты, но пока не встанешь и сам не сможешь сходить за омлетом, твоим меню заправлю я. Ясно?

— А то, что?

— А то… — смотрю по сторонам, и вдалеке попадается на глаза лестница. Она ведет в нашу спальню. — А то спать я буду отдельно.

Как раз в разгар нашего зрительного поединка заходит с подносом Мария. Она теряется и не знает, куда идти. Ее ориентирует Борис.

— Ну что ж, это аргумент. Маша, сюда неси эти помои. Будем выздоравливать.

Маша смотрит на хозяина удивлённо, а потом весьма добродушно на меня.