Шрифт:
Закладка:
Однако уважение к адмиральским погонам это одно дело, а вот природный девичий напор Руфи отнюдь не потеряла, впившись в него требовательным взглядом, крайне заинтригованным.
— Вы ведь меня ожидали, ваше превосходительство?! Кто вы? У меня ощущение, что я вас где-то видела…
Лангсдорф потрясенно смотрел в эти глаза, прекрасней которых для него не было на всем белом свете. Любовь к Руфи приливной волной смыла все обеты, он понимал, что нарушает запрет кайзера, но сейчас был не в силах ни промолчать, ни уйти. Он вернулся к ней назад, в прошлое, в тот день, когда они не могли встретиться, на шесть лет раньше положенного им срока. И перед ним стояла она, его единственная в жизни любовь — пусть еще угловатая хрупкая девушка, юная, еще не набравшая той чудесной прелести, что приходит только со временем.
Последним усилием воли он хотел остановить себя, все же с высоты своих 45-ти лет не имел морального права говорить такое пятнадцатилетней девочке, пусть и ставшей его женой в будущем — между ними пропасть. Но хриплые слова сами сорвались с губ, ведь он ее никогда не обманывал:
— Во сне Руфи ты меня и видела… Совсем недавно… А утром уронила фарфоровую фигурку из Мейсена и заплакала. А твоя мама немного ругалась по поводу неуклюжести. Возьми — я нашел и купил вчера почти такую, как на твоей фотографии…
Лангсдорф отогнул чуть дрожавшими пальцами клапан кармана и извлек маленькую фигурку моряка из знаменитого саксонского фарфора — девушка купила ее, как знал, в честь победы при Коронеле, одержанной эскадрой Шпее — среди фрау и фройляйн мода на изображения героических моряков кайзерлихмарине стала очень популярной.
— Майн готт…
Руфь смертельно побледнела — Гансу показалось, что румянец со щек мгновенно исчез. Глаза девушки раскрылись настолько широко, что ему показалось, что теперь ее очи стали чуть ли не на половину лица. Голос завибрировал, слова давались с трудом, но с каждой секундой Хагер приходила в себя от потрясения — такой он видел свою Руфи всегда — нежной, любящей и заботливой, но решительной, умной и стойкой.
— Вы не могли этого знать… Никак не могли… Это мои мечты, и я никому их не открывала. И не безумна сейчас, и все происходящее не воспаление сознания… Кто вы? Откуда знаешь… знаете?!
— Не урони фигурку — иначе я погибну, пусть от твоих рук, а не от британского снаряда. А ты будешь горевать, что принесла смерть своему единственному мужу, моя милая Руфи, — Лангсдорф печально улыбнулся, пытаясь пошутить. Девушка сжала пальцами фарфор, аккуратно упрятала его в карман и тут же схватила цепкими пальцами рукав флотского пальто. Румянец снова вернулся на ее щеки.
— Я видела вас во сне, — девушка решительно сжала губы и наморщила лоб, явно припоминая. — Интересно… И как вы могли видеть мою фотографию с этой фигуркой, если только вчера мы получили конверт с ней? И почему пошутили, что вы мой муж, ваше превосходительство, когда мне еще рано о таком шаге задумываться?! Хотя не скрою, что я, как и все девушки, мечтаю о супружестве, однако сейчас идет война.
— Вот эта фотография, о которой говоришь. Ты мне ее подарила, когда мы впервые поцеловались, и ты согласилась отдать мне свою руку и сердце. А вот еще две, которые я взял в последнее плавание. Посмотри на них, ты все поймешь сама, Руфи. Это не безумие и не чудовищная мистификация, все так и было. Прими это как данность!
Лангсдорф протянул девушке чуть пожелтевшую от времени фотографию, ту самую, гимназическую. Затем отдал два снимка — где они были засняты вместе с годовалым первенцем, и на палубе перед последним выходом «Адмирала графа Шпее» — супруги Лангсдорфы с сыном-кадетом стояли под поднятыми орудиями кормовой башни броненосца.
— Строчки ты сама написала, как и рассказала мне тогда о своем давнем сне. И на других фотографиях тоже… Ты сама все поймешь…
— Не может быть… Мой Бог!
Адмирал успел подхватить смертельно побледневшую девушку — Руфи потеряла сознание, он крепко прижал ее к себе за хрупкие плечи, успев поймать выпавшие из безвольных пальцев злополучные фотографии. Затравленно оглянулся — хвала Всевышнему — добротная скамья была совсем рядом. Подняв девчушку своими крепкими руками, Лангсдорф даже не почувствовал ноши — так бы и пронес жену на весу всю жизнь, сколько бы ее не осталось. Но идти было недалеко — через два десятка шагов Ганс усадил Хагер на лавку и усмехнулся, кривя губы.
— Может все и к лучшему… Или наоборот…
Промозглая берлинская погода с мокрым снегом и ветром прогнала прохожих с улиц, даже шуцманн не выходил из будки. Моряк расстегнул пальто, ему стало жарко — он панически испугался за Хагер. Лангсдорф стащил перчатки и дотронулся пальцем до шеи. И возликовал — артерия билась под нежной кожей, у девушки от потрясения случился просто обморок. Но именно это прикосновение и привело ее в чувство. Руфь открыла глаза, чуточку мутные, но вскоре пронзительная синева снова их заполнила. Да и белизна со щек схлынула понемногу.
— Ничего себе… Так я стала графиней фон Лангсдорф, а ты, Ганс, «мой любимый муж», как признала сама, перед Богом и людьми… И у нас взрослый сын… И он похож на меня, такую счастливую на снимке. С ума сойти можно запросто! Но я собственной рукою писала на обороте, мой почерк…
— Да, Руфи, это так. Я не должен был приходить сюда, никак не должен. Ведь я погиб через четверть века… Должен погибнуть был… Не знаю, как и сказать тебе… В такое трудно поверить, но я со своим кораблем словно провалился в прошлое… И теперь снова служу кайзеру и фатерланду… Мне 45 лет, нас теперь разделяет пропасть времени, но я хотел увидеть тебя хоть на секунду, одну-единственную… И простится… Я не успел тогда сказать тебе многое… Вот, проклятие…
Лангсдорф торопливо произносил слова, пытаясь высказать все, что творилось у него на душе. Но тут тонкий пальчик закрыл ему рот, призывая к молчанию,
