– А… И Вы здесь? – спросил музейный хранитель, увидев Архипова и Ростоцкую.

На кухне у накрытого к чаю стола сидел Степан Ильич и добродушно улыбался.

– А я вот Елене Егоровне варенье привёз. Чаевничаем, – сказал старик, предвосхищая вопрос.

Руслан осмотрелся. Кухня как кухня. Понятно, что раньше она, должно быть, была шикарная – польский белый гарнитур, мягкий уголок, набор эмалированных кастрюль, кофейный сервиз в стеклянном шкафчике. На подоконнике – цветы в горшках, газеты, журналы, кроссворды, моток красной ленты.

– Вы этот чай пили? – спросил следователь хозяйку.

– Пила. А что? – ответила она.

– Нормально себя чувствуете?

– Как обычно, – недоумённо развела руками Елена Егоровна.

– Степан Ильич, Вы только из-за варенья в гости к дочке партизана пожаловали? – спросил Архипов, указывая на банку с земляникой.

– Как же из-за варенья?! Скажете тоже. Я ей фотографии дневника немецкого офицера привёз. Подлинник-то потерялся. Вдруг ей будет интересно.

– Спасибо. Конечно, мне любопытно взглянуть, – сказала Болотова.

Регина пошатнулась. Как будто ей что-то привиделось. Встряхнула головой, видение исчезло.

– А что же по почте не отправили? – допытывал Руслан.

– По почте? Скажете тоже. Я давно мечтал самолично с дочкой героя познакомиться. Зачем мне почта? – обиделся Ильич.

"Неужели я опять промахнулся?" – думал Архипов, выходя из подъезда обкомовского дома.

Степан Ильич увязался за ними. Словоохотливый старик расспрашивал, как продвигается дело Олеси. Ведь какая же умница была. Как же жалко девчонку! Кто же мог такое сделать? Как таких людей Земля носит. Бу-бу-бу. Бу-бу-бу.

Не доходя до машины, Регина вдруг остановилась. Как вкопанная. Как будто перед ней выросла кирпичная стена. Побледнела. Неужели с ребёнком что-то? Карие глаза судорожно заметались, разглядывая что-то невидимое для Руслана.

"Эмма", – чуть слышно произнесла Ростоцкая. – "Лицедейство".

– Стоп! – вслух сказала Регина. – А ну-ка пошли назад. Помните, что корзинка с отравленными фруктами была перевязана рубиново-красной ленточкой?

– Ну, допустим. По-моему, она была просто красной. А вообще, я такие мелочи не замечаю, – признался старший оперуполномоченный.

– Я тоже плохо разбираюсь в оттенках цвета, – поддакнул Архипов.

– На подоконнике у Елены Егоровны лежит катушка с лентой такого же цвета.

Все четверо рванули обратно наверх. Входная дверь в квартиру Болотовых оказалась незаперта. Несло дымом. Архипов заскочил на кухню первым. Елена Егоровна смотрела на огонь, поглощающий фотокопии злополучного дневника. Она жгла его на металлическом подносе.

Берёзкин схватил стакан, набрал воды из-под крана и плеснул на пламя. Кучка пошипела и успокоилась.

– Зачем Вы это сделали? – удивлённо спросил Степан Ильич.

– Затем, – ответила Елена Егоровна, сжав губы и задрав вверх подбородок с бородавкой.

– Это был единственный экземпляр дневника? – спросила Ростоцкая.

– Конечно, нет. У меня ещё три копии есть. Что ж я без понятия что ли? А если пожар в музее? Нет, нет, у меня всё строго.

Болотова побледнела и, хватаясь за грудь, сползла на пол. Берёзкин еле успел её подхватить.

– Скорую вызывай, Руслан. Кажется, мадам потеряла сознание.

Елена Болотова. Вниз по карьерной лестнице

Родителям было далеко за тридцать, когда Леночка появилась на свет. Отец, выросший в детдоме, мечтал о большой семье, но у них ничего не получалось. Как она вообще появилась на свет, оставалось загадкой. Анфиса Болотова десять лет ходила по врачам, но своего добилась – и даже то, что застудилась по молодости в партизанских болотах, не помешало ей зачать, выносить и родить почти здоровую девочку. Ничего, она и дочку по врачам таскала и на ноги поставила – пусть худенькая, но румяная, улыбчивая Леночка радовала родительский глаз, и даже маленькая бородавка не портила миловидное детское лицо.

Старшая октябрятской звёздочки, председатель пионерской дружины, комсорг школы – а как могло быть иначе? Дочь героев войны, умная, активная, за словом в карман не полезет, Лена уверенно шла по стопам отца коммуниста. Когда настала пора расставаться со школой, Леночка загрустила – ведь расставаться придётся не только с учителями и одноклассниками, но и с пожилыми уже родителями. Егор Болотов хоть и сильно сдал к тому времени, но напутствовал дочь добрыми словами.

– Учись! Так ещё Ленин нам завещал, – сказал он, целуя дочь в русую макушку.

Лена и училась. Поступила в Политех в областном центре. Ни сколько познавала основы инженерной мысли, сколько руководила однокурсниками, выступала на собраниях, журила отстающих, поощряла ответственных ребят, направляла на курс коммунистической партии. Диплом получила пусть и не красный, были кое-какие пробелы по предметам, зато грамот и благодарностей привезла отцу целую пачку – "За хорошую учёбу, примерное поведение и активное участие в жизни института", "За заслуги перед комсомолом", "За подготовку программы политического просвещения молодёжи".

Егор Тимофеевич нацепил очки на кончик носа и внимательно прочитал каждый листок.

– Умница! Моя кровь, моя кровиночка, – обнял дочь бывший партизан. – Теперь нужно также доблестно трудиться.

С такими рекомендациями, с отцовским авторитетом Елена Егоровна, теперь так её называли, поступила работать на завод. И тут Леночка впервые оступилась.

Второй секретарь обкома Иван Кириллович Хабаров, друг отца и сосед по подъезду, давно был вхож в их дом. Теперь они ещё встречались и по служебным делам, ведь Лена Болотова возглавила комсомольскую ячейку завода, а со временем нацелилась пойти и по партийной линии. Иван Кириллыч, подтянутый, в солидном костюме с красным значком на лацкане, легко вскружил девушке голову. Он интересовался её достижениями и планами на жизнь, давал дельные советы, но не это главное. Он, женатый вторым браком, стал смотреть на неё как мужчина на женщину, и Лена, неизбалованная мужским вниманием – худенькая, не то что её фигуристая мать, бородавка эта ещё на подбородке – ну, кто такую полюбит? – влюбилась по самые что ни на есть уши. Ну и что у Хабарова седина в висках? Выглядел он моложаво, а в серых, почти прозрачных глазах ей хотелось утонуть.

"А как же жена Ивана Кириллыча? А что если отец узнает?" – мелькали мысли на заднем фоне подсознания комсомолки.

Но они не могли остановить тот всплеск гормонов, когда Лена даже просто думала о нём, а уж когда он к ней прикасался, одновременно осторожно, как к хрустальному бокалу в мамином серванте, и властно, как наездник к необъезженной кобылице, девушка умирала от желания остаться с ним навсегда. Однако на одном из тайных свиданий её возлюбленный заявил о разрыве.

– Мы должны расстаться. Ты же понимаешь, я женат, – сказал Иван Кириллыч, застёгивая запонки на манжете белой рубашки.

Хабаров, стоя спиной к Лене, сидящей на кровати с ногами, разглядывал себя в зеркале – не