буквально разъедает творческий процесс в театрах. Стоит режиссеру раскрыть рот, как актриса или актер перебивает и начинает высказываться по поводу своей роли, излагая свои «идейные» концепции и задавая ряд мучительнейших вопросов, совсем не относящихся к делу. Да иные режиссеры и сами любят показать эрудицию – замучить речами.

Дисциплина у нас была идеальная. Это слово даже не подходило к нашей жизни. Энтузиазмом были охвачены и все технические цеха. Куда бы ни приходили – в реквизиторскую, бутафорскую, костюмерную, – все доброжелательны, старательны, у всех желание сделать как можно лучше.

Позже из Москвы приехали и несколько молодых актеров, тоже энтузиастов дела. Была приглашена для организации педагогической части театра Надежда Афанасьевна Литвинович, опытнейший педагог Центрального детского театра.

Единственный конфликт возник у меня с оркестром. Музыканты подобрались в возрасте, тертые-перетертые. Сегодня играют на свадьбе, завтра на вечеринке, послезавтра на похоронах – лабухи, как по неведомым причинам их называют. Не все, но, видимо, большая часть. Когда пошли репетиции с оркестром, эти самые лабухи вели себя в оркестровой яме довольно развязно – громко переговаривались, смеялись, гремели стульями, мешали всем.

Я вежливо попросил их вести себя потише. Безрезультатно. И вот на одной из репетиций я прервал работу, попросил всех юных актеров выйти на сцену, подойти поближе к оркестровой яме. Сам я поднялся на подмостки и, обращаясь к оркестрантам, сказал: «Пожалуйста, встаньте». Несколько удивленные и даже растерявшиеся пожилые люди встали. Возникла полная непонятная тишина, и я произнес речь примерно такого содержания: «Уважаемые оркестранты! Вы люди пожилые, жизнь уже наложила на вас свой тяжелый отпечаток. У вас, вероятно, есть основания быть и циничными, и распущенными, и даже развязными. Но вот перед вами стоят юные актеры, молодые люди, которые горячо верят в святость своего дела, трудятся с радостью и надеждами. Они только входят в жизнь, верят во все хорошее. Не мешайте им жить, не заражайте их вашей испорченностью. Это нехорошо, это в самой высокой степени безнравственно. Ради молодых ведите себя хорошо. Пожалуйста, садитесь».

Я сошел в зал и продолжал репетицию. Больше оркестранты никогда не нарушали хода репетиции. И самое удивительное – никто не обиделся на меня. Может быть, у всех у них были дети, и во время моей тирады они вспомнили о них.

* * *

Произошел у меня маленький эксцесс и с самой Натальей Ильиничной. На одной из репетиций она, главный режиссер театра, вошла в зрительный зал, села в кресло и через одну-две минуты громко произнесла: «Нет, нет, не так, здесь надо выходить не слева, а справа…» – или что то в этом роде. Я подошел к своей начальнице и тихо сказал: «Уйдите из зала и больше не приходите, пока я вас не позову». Наталья Ильинична обомлела, но немедленно исчезла. Репетиция пошла дальше.

После этого происшествия у нас было объяснение.

– Кто руководитель театра? Вы или я? – холодным тоном спросила Наталья Ильинична.

Вопрос был риторический, и я спокойно ответил:

– Конечно, вы. Но если я вам не нравлюсь, я завтра сяду в поезд и уеду в Москву.

На этом наше объяснение закончилось. Я знал, что моя и педагогическая, и режиссерская работа ценится Натальей Ильиничной. И она всегда умела наступить на горло собственной песне, если это было выгодно для дела. Однако легкая тень на наши добрые и открытые отношения легла.

Открытие театра совпало с широким празднованием двадцатичетырехлетия образования Казахской ССР. Как и положено в праздники, все хорошо ведущие себя люди получали подарки. Наталья Ильинична получила орден (и стоило!). Все мои взрослые коллеги, словно именинники, – подношения и грамоты. И только я не получил ничего.

Наталья Ильинична всю жизнь отдала детям; оттого, наверное, и наказание она мне придумала детское. Но бытовые условия жизни Сац создала мне прекрасные, а по тем голодным временам – просто роскошные. Я давно так вкусно не ел. А на мои репетиции она больше не приходила.

Театр открылся в 1946 году спектаклем «Красная Шапочка» в постановке Натальи Ильиничны Сац, а затем прошла и «Снежная королева». Хороший, счастливый, полный любимого труда год провел я в Алма-Ате. По просьбе Сац попутно я сочинял маленькие сценки. Однажды Наталья Ильинична предложила мне заключить договор на написание пьесы специально для ее театра. Я подмахнул бумагу, легкомысленно получил аванс в три тысячи рублей, не подозревая, какие последствия это легкомыслие повлечет.

Пьесу я должен прислать из Москвы, куда, побросав свои пожитки в большой фанерный ящик, заколотив его и сдав в багаж, уехал вскоре после открытия театра.

ЦДКЖ

Снова Москва, снова поиски работы. Нашел! Взяли в ЦДКЖ. Вот тут-то самое время рассказать и об этом удивительном театре.

Конечно, деятели крупных театров, допустим, МХАТа, Малого, БДТ, Вахтанговского или даже имени Пушкина, могут считать подобный театр почти несуществующим, видимым разве что в микроскоп. Смотрят, так сказать, сверху вниз. А ведь это неправда, что сверху видней, – наоборот, заберитесь вы на какую-нибудь верхотуру, что оттуда увидите? И людей-то не разглядите, не то что бабочек, муравьев, цветы, – все то, из чего соткана жизнь. Одни контуры, один общий пейзаж. Словом, лично для меня театр ЦДКЖ был не прибежищем, а своего рода открытием.

Что он, этот театр, имел: репетиционное помещение, редкие спектакли в Москве и выезды, выезды, выезды. Два вагона – один для декораций, другой для актеров, режиссеров, дирекции, администрации. Всем по полке. Только директору целое купе. И готовили пищу на керосинках в тамбуре. И хотя я проработал в этом театре всего два года, но столько увидел! И Крым, и Кавказ, и Среднюю Азию, и просторы России. Ну когда, каким образом и на какие шиши я мог бы объездить и увидеть все эти края с десятками городов, сел, аулов! Увидеть Регистан, Биби-Ханым, Шахи-Зинду, дворец кокандского хана, мавзолей Тамерлана, медресе в Бухаре, где мы ночевали в похожих на каменные мешки комнатах бывших учеников этого духовного училища. Когда поднимаешься по врезанным в гору ступеням Шахи-Зинды, а слева и справа от тебя возникают мавзолей за мавзолеем, и каждый сверкает сказочной красотой, соревнуясь блеском своим с соседними, то чем выше взбираешься в гору, тем сильнее охватывает тебя волнение от нахлынувших сильных чувств, и уже начинает чудиться, будто ты поднимаешься в самое царство небесное!

Я не сумею описать красоты Средней Азии, ее архитектурные совершенства, ее просторы и призрачные в сизой дымке горы на горизонте, яркие одежды людей. Я еще застал время, когда женщины, правда, уже немногие, носили паранджу, и