Я попытался представить себе, что это значит: в четырнадцать лет быть взрослее родителей, но не смог. Это было от меня слишком далеко. Через неделю после освобождения он позвонил мне:

– Господин полицейский, я должен тебе чашку дерьмового кофе.

Такое случается нечасто, но подружились мы сразу, в день знакомства, а отношения выстраивали еще долго после этого. Я побывал инспектором отдела по борьбе с наркотиками, потом безработным, потом частным детективом. Он стал смотрящим в воровском мире и занимался бизнесом, часть которого была вполне легальной, а другую он именовал «импортно-экспортными операциями». Я никогда не спрашивал, что это значит, потому что знал: он ничего не станет от меня скрывать. Жаки отличался абсолютной преданностью, какую редко встретишь в людях. Сейчас я собирался ею воспользоваться.

– Расскажи мне все с самого начала, – попросил он, – и по порядку.

Второй раз за день я достал свои бумаги и начал одну за другой предъявлять ему. На третьей газетной вырезке он снял свои желтые солнцезащитные очки от «Армани», придававшие ему вид стареющей рок-звезды семидесятых, и двумя пальцами взялся за переносицу. Вторая рука, в которой он держал сигарету, лежала у него на животе. Росточка Жаки был небольшого, примерно метр семьдесят, с рыжеватыми волосами. Двигался он порывисто, как человек, которому кажется, что мир вращается слишком медленно.

Я показал ему все документы. Закончив читать, он медленно поднял руку, а потом с такой силой вдавил сигарету в стоявшую между нами жестяную пепельницу, что та крутанулась на месте. Мы смотрели на нее, пока она не замерла.

– Как можно растить детей в этом мире? – спросил он.

Я не ответил. У Жаки от первого брака есть дочь, Керен. Ей десять лет, он проводит с ней каждый понедельник и четверг и каждые вторые выходные. Насколько мне известно, он не пропустил ни одной встречи.

– Так кого ты ищешь?

– Последнюю пропавшую девочку, Яару Гусман. Может, она еще жива.

– Она исчезла два года назад, – возразил он.

– Не исключено, что он держит ее у себя.

– Ты серьезно?

– Да.

– Зачем?

– Без причины. Поэтому его так трудно найти.

– Всегда есть причина.

– Потерпи со своими вопросами еще пять минут. Сюда едут Гастон и Кравиц.

Потерпеть пришлось не пять, а десять минут, но они приехали: Гастон – волоча свою искалеченную ногу, Кравиц – свою задетую гордость; в руке он сжимал серо-лиловый мячик. Сознание того, что без нас ему никак не обойтись, выводило его из себя, но деваться было некуда. Мы сидели вчетвером, пили чай с мятой и тасовали немногие имеющиеся у нас улики. На одно странное мгновение мне почудилось, что я парю в воздухе над нами, как душа только что скончавшегося пациента больницы из третьеразрядного фильма; при этом точно известно, что скоро душа пожалеет о своем необдуманном поступке и быстренько вернется в тело. Жаки откинулся на спинку стула. Именно он задавал тон в беседе, формулируя вопросы, на которые отвечал Гастон. Мы с Кравицем в основном старались им не мешать. В любой семье, даже в такой нелепой, как наша, роли всегда четко распределены. Жаки был любопытным почемучкой, Кравиц – скептиком, Гастон – деревенским мудрецом, преисполненным бесконечного терпения и всегда готового дать правильный ответ. Ну, а я служил им связным.

– Я знавал одного человека, – сказал Жаки, – который зарезал жену электропилой. Он распилил ее на куски, пока она была еще жива.

– Это совсем другое дело.

– Почему?

Кравиц, наверняка прочитавший все книги, написанные на эту тему, объяснил:

– Потому, что тот, кто пилит свою жену на куски, делает это в порыве гнева. В нашем случае никакого гнева нет. Этот тип ни на кого не злится. Он вообще не испытывает никаких известных тебе чувств.

– Тогда почему он это делает?

Гастон даже больше, чем обычно, походил на широкоплечего гуру из калифорнийского ашрама Ошо.

– Ты когда-нибудь видел, как танцуют глухие?

– Что?

– Глухие. Если включить им музыку на очень сильную громкость, они ощутят вибрации пола и смогут двигаться в правильном ритме.

– При чем здесь это?

– Если на одной сцене с ними окажется обычный человек, для него это будет невыносимо. Слишком громко.

– Ты хочешь сказать, он делает это потому, что хочет что-то почувствовать?

– Он делает это потому, что не способен испытывать привычные нам чувства. Он не слышит звуков на нормальной громкости. Ему нужно кое-что значительно громче.

– Но он их мучает.

– Представь себе человека, глухого от рождения, который вдруг находит способ пробить стену окружающей его тишины. Ему открывается, что существует музыка, которую он в состоянии услышать. Он не понимает, что у всех остальных от этой музыки болят уши. И объяснить ему это невозможно. Если ты всю жизнь слышал только тишину, ты никогда не поймешь, что такое адский грохот.

Он умолк, погрузившись в собственные мысли. Шалом прокричал нам из-за стойки, что приготовил свежую шакшуку, и если мы хотим… Мы не хотели.

– Но почему он выбирает именно убийство?

– Я не уверен, что сюда подходит слово «именно». Как правило, такие, как он, начинают с другого: мучают котов, травят птиц, но очень скоро им становится мало.

– Мало чего?

– Мало опасности, мало запретов, мало жестокости. Выбор велик. Им требуется мощный стимулятор, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию. Ты же знаешь, есть люди, которые всю жизнь курят траву и полностью счастливы. А есть такие, кто переходит на героин, иначе их ощущения тускнеют.

– Но он ведь должен находить для себя какое-то оправдание. Может, он террорист? Думаю, ХАМАС охотно принял бы его в свои ряды.

– Серийные убийцы, – вставил Кравиц, еще раз доказав, что хорошо усвоил прочитанные книги, – обычно совершают убийства внутри своей этнической группы. Черные убивают черных, белые – белых, азиаты – азиатов.

– Еврей убивает евреев?

– Вполне вероятно.

– А может быть так, что раньше он убивал взрослых, а потом перешел на детей?

– Возможно, но маловероятно, – ответил Гастон. – Эти убийства наверняка имеют сексуальную подоплеку. А в сексе у каждого свои выраженные предпочтения.

– Он умен?

– Умен, педантичен, расчетлив. Из тех, кто раскладывает трусы в шкафу по цвету.

– Если он умен, неужели он не понимает, что он законченный извращенец?

– Даже если понимает, ему это ни к чему. Это для нас он извращенец. Но у него мозги устроены по-другому.

Мы просидели за столом еще около часа, снова и снова пытаясь сложить детали пазла в цельную картинку, но безуспешно. Я рассказал им о возможной связи убийцы с ассоциацией помощи матерям-одиночкам, и Кравица слегка задело, что он