– Не знаю, – призналась она.

Я принялся собирать свои вырезки, когда она резким, почти грубым движением накрыла их ладонью.

– Кто еще в курсе этого дела?

– Те, кому положено.

– А полиция?

– И полиция.

– Тогда что вы здесь делаете? Почему с вами не пришли человек пять полицейских?

А у этой тетки, сказал я себе, котелок варит.

– Чтобы вас опросить, им потребовался бы ордер, а его не получить, если не открыто отдельное дело.

– А вы?

– А я пришел просто поговорить.

Она уставилась на меня и по некотором размышлении решила, что я ей определенно не нравлюсь.

– Если кто-то убивает детей матерей-одиночек, они должны об этом знать.

– Есть небольшая вероятность, что одна из девочек до сих пор жива.

– И?

– Если эта история просочится в прессу, он ее убьет.

– Откуда вы знаете?

– А что вы сделали бы на его месте?

– Если он добыл все имена из моего списка, я обязана сообщить об этом остальным матерям. Нельзя сидеть сложа руки!

– А что вы скажете матери той девочки, которая еще жива? Что вы убили ее дочь потому, что не могли сидеть сложа руки?

– У меня есть обязательства перед этими женщинами. Я не могу скрывать от них такую информацию.

«Обязательства, – подумал я, – это кодовое слово для тех, кто лезет в чужие дела».

– Дайте мне несколько дней.

– Сколько?

– Три дня должно хватить.

– А что потом?

– Или я его поймаю, или это будет уже неважно.

Я уже был дома и допивал вторую чашку кофе, когда позвонил Крайник. Насмешливый тон придавал его речи какой-то легкий акцент. Не иностранный, нет, но его голос звучал с особой напевностью, характерной для религиозных евреев, привыкших повторять тексты трехтысячелетней давности.

– Ширман, ты когда-нибудь слышал поговорку: «Без труда не вытянешь и рыбку из пруда»?

– Конечно.

– Так вот, между нами, это полная чушь.

– Ты нашел то, что я просил?

– Приезжай к двенадцати на кладбище и спроси рабби Яакова Штейнберга. Скажешь ему, что ты от рабби Цорефа из Бней-Брака.

– Кто это – рабби Цореф?

– Порядочный раввин, я с ним уже говорил.

– А легенда?

– Найдешь ее на первых полосах сегодняшних газет. Тебя зовут Шломо Шарон, ты строительный подрядчик из Рамат-ха-Шарона. Твой сын, Рани Шарон, вчера разбился на мотоцикле в Индии. Похороны завтра. Ты хочешь купить место на кладбище рядом с его могилой, для себя и для своей жены.

– А настоящий Рани Шарон?

– Его похоронят в кибуце Маргалит. Об этом нигде не сообщается. Семья не хочет, чтобы на церемонии присутствовали посторонние люди.

– И что ответит мне Штейнберг?

– Что это государственное кладбище, и заранее купить здесь место нельзя. Тогда ты предложишь ему деньги.

– Сколько?

– Начни с трех тысяч долларов. Меньшую сумму он не станет и обсуждать. Но если сразу предложишь больше, может что-то заподозрить. Они там в последнее время напуганы.

Неудивительно. Только в 2000 году несколько работников трех разных кладбищ, включая раввинов, попались на взятках, которые вымогали у скорбящих семейств. Политики из религиозных партий, как всегда, попытались встать на защиту своих паршивых овец, но честные ультраортодоксы, такие как Крайник, увидели в этом личное оскорбление.

15

Среда, 8 августа 2001, позднее утро

Кладбище Яркон было открыто неподалеку от Петах-Тиквы в конце 1980-х. Имеющее в плане форму не совсем правильной окружности, издалека оно напоминает небоскреб, приплюснутый к земле. К могилам ведут – как на футбольном стадионе – пять входов. За каждым из них тянется серая бетонная эспланада, служащая местом сбора и молитвы. Выглядит все это довольно мрачно, но, с другой стороны, большинство здешних посетителей не слишком склонны прыгать от радости. Я припарковался возле входа номер пять, где расположена дирекция, и прошел в грубо оштукатуренное белое здание. На третьей слева двери висела маленькая табличка «Раввин Яаков Штейнберг».

Я водрузил на голову черную кипу и постучался. Никакой реакции не последовало. Я нажал на дверную ручку, и она поддалась. Рабби Штейнберг развалился в глубоком кресле, обитом черной кожей. Глаза его были закрыты, пухленькие ручки уютно примостились на животе, а белая борода вздымалась и опускалась в ритме его спокойного дыхания. В уголках губ замерла ангельская улыбка. Я подошел вплотную к столу и колотил по нему до тех пор, пока он не раскрыл свои голубые детские глазки, которые делали его похожим на помесь еврейского сионистского философа Аарона Давида Гордона и панды. Но, едва он, не меняя позы, подозрительно оглядел меня с головы до пят, первое впечатление испарилось без следа. Я напустил на себя вид убитого горем отца.

– Молодой человек, здесь вам не приемная.

– Я знаю. Я был там, но не смог с ними договориться.

– О чем еще договориться?

– Мой сын…

Я запнулся, как будто слова застревали у меня в горле. Между мной и Аль Пачино почти нет разницы, не считая того, что он умеет играть. Как бы то ни было, на Штейнберга моих талантов хватило. Натренированным движением он положил передо мной пачку бумажных носовых платков и голосом гипнотизера забубнил: «Все-все, успокойтесь».

– Как зовут вашего сына?

– Рани. Рани Шарон.

– Ой-ой-ой, мальчик на мотоцикле.

В принципе я должен был догадаться, что он будет в курсе этой истории. Могильщики интересуются катастрофами, как риелторы недвижимостью, а адвокаты разводами. Шаг за шагом, с тщательно продуманными паузами, я изложил ему легенду, которую разработал для меня Крайник. Я упомянул рабби Цорефа и горячее желание моей жены, Сигаль, быть похороненной рядом с сыном. Штейнберг сочувственно слушал, время от времени машинально похлопывая меня по руке. Рука у него оказалась потная, и на ощупь она была ненамного приятнее, чем резиновая перчатка.

– А где сейчас ваша жена?

– Дома. Врач дал ей снотворное.

– Может, оно и к лучшему. Поговорим как мужчина с мужчиной.

– Рабби, я знаю, что это исключительная просьба и она потребует исключительных расходов, но мне все равно. Мне теперь все равно.

На секунду мне показалось, что я переигрываю, но я тут же понял, что выражение серьезности, осенившее лицо моего набожного собеседника, должно подчеркнуть боль, с какой он постарается выманить у меня как можно больше денег.

– Молодой человек! Самое для вас главное – больше никогда не знать такого горя.

– Спасибо, рабби.

– Вы понимаете, чтобы я мог вам помочь, другие люди должны помочь мне, и не бесплатно.

– Конечно.

– На какую сумму вы рассчитываете?

– Рабби Цореф сказал, что это будет стоить около трех тысяч долларов.

– Ох, милый мой! Рабби Цореф – прекрасный человек, но как он наивен!

– А