— Слушай, Дашенька, — смущённо взглянул на нее Марио, — у меня к тебе просьба. Пока я воюю, ты не могла бы за Кошкой поухаживать? Всё равно мы вас в медсанбат отвезём, вот и познакомитесь.

— Могу, — кивнула девочка, — почему нет? А как её зовут?

— Кошка, — ответил Марио. — Ну, я ей нормального имени не придумал, она на Кошку отзывается.

— Это неправильно, — укоризненно заметила Даша. — У кошки должно быть имя, у меня даже у всех игрушек имена есть… были…

— Вот что, — быстро произнес Марио, заметив, что девочка погрустнела, — доверяю тебе придумать Кошке имя. У тебя, наверно, это лучше получится. А пока беги к Галине Тимофеевне, она уже переживает, наверно, а я — к командиру.

— Кажется, хотела повеситься, — тихо проговорил Марио, подойдя ко мне. — Отстала от группы, с собой шнурок был, я забрал, сказал, что мне как раз нужен. Зачем — не придумал, она плакать начала, ну, я ей про Кошку рассказал…

— Молодец, — похвалил его я. — Скажи ребятам, чтобы проследили за ней.

— Мы и так за ними следим, за всеми тремя, — заверил меня Марио. — Так, а теперь куда, командир?

— Пытаюсь понять, — ответил я. — Сам понимаешь, планов всего этого у нас нет, есть спутниковая съёмка. «Цитадели» на ней видны, а этих ходов нет, и, боюсь, не только их.

— Слухами земля полнится, — заметил Марио. — Все говорят, что под землёй что-то есть — то ли биолаборатория, то ли ещё что похуже. Я разговаривал с парнями с железки, они говорят, что во время мариупольских событий «укропы» по ночам свозили сюда что-то — и людей, и грузы, — а куда это всё девалось, неизвестно. Ладно, пойду прошвырнусь по окрестностям и к ребятам.

И он ушёл, а я стоял, «глубоких полон дум…».

Запад прагматичен. Восток жесток. Запад зарабатывает и потребляет, Восток пытается выжить. Мы, Россия, посредине — ни там, ни тут. Мы не нищенствуем, но и не гонимся за богатством, а главное — нам одинаково чужды и западный образ «Боливара, который не вынесет двоих», и мешки с золотым песком, и восточное «сегодня ты, а завтра — я». Мы спасаем. Даже как-то непроизвольно. Как дышим. Мы приходим и спасаем, не отвлекаясь от основной задачи. Спасаем пёстрого котёнка, как Марио, и девочку-подростка, которую неделями насиловали бандиты, как тот же Марио. Помогаем тогда, когда об этом не просят, и тогда, когда точно уверены, что нас за это не поблагодарят. Тот святой, что спас кобру из огня, а она его укусила, и он, случайно отбросив её в костёр, опять вытащил, он точно был русским. Потому что природа змеи — кусать, а природа русского — спасать.

Поэтому в Трептов-парке в Берлине стоит монумент русскому солдату с немецкой девочкой. Папа этой девочки, возможно, наводил орудия, обстреливавшие блокадный Ленинград, в котором погибла вся семья того солдата, но он сберег ребёнка того, кто стрелял в его детей.

Мы спасаем в том числе тех, у кого для нас припасены и фига в кармане, и камень за пазухой. Почему? Потому что нам самим часто бывало плохо и мы знаем, как трудно человеку, когда сожгли его родную хату. Мы приходим на помощь и будем это делать.

Нет, конечно, такие люди есть и в других народах. Вот наш Бача — он афганец. Не в смысле «прошёл Афганистан», а натуральный пуштун. Сбежал от Талибана, хотел попасть в Европу, застрял на Украине. Окончил Донецкий политех, инженер-мелиоратор. С пятнадцатого года в ополчении, потом прибился к нам. Жену и дочь Бачи дважды депортировали из России как нелегальных мигрантов: смущала пуштунская фамилия. Так и катались — из Донецка в Ростов, из Ростова в Донецк… попали под обстрел, девочку сильно ранило в ногу, отвезли в Москву, прооперировали… и грозились выпроводить снова, но тут, к счастью, ДНР и ЛНР вступили в состав России.

Бача говорит по-русски чисто, выучил ещё дома, в Афганистане. Там многие нас помнят с благодарностью до сего дня. Даже те, кто был врагом. Об Афгане ходит много мифов, далёких от реальности. Например, считается, что басмачи вели против нас освободительную войну. На самом деле война была бы и без нас, независимо от того, кого мы поддерживаем. Афганцы — как и пакистанцы, индусы, китайцы, да и мы, русские, — не одна национальность. Но если у нас или в Китае нации мирно ладят и все считают себя русскими (или китайцами), то там слишком сильна взаимная ненависть. Как в Сирии, как в Закавказье, как почти везде на Ближнем Востоке.

Наверно, мы зря вошли в Афганистан, не знаю, я не силён в политике. Но очень хотелось, чтоб на нашей границе не было очага вечной войны. Война — страшное зло. Этот Левиафан везёт на своей спине полчища бед — преступность, торговлю наркотой, торговлю людьми, болезни и эпидемии, которые всегда сопутствуют любой смуте. Мы хотели справиться с этим и справились бы, если бы не лысый меченый маньяк.

…Капитан Моисеев, появившись перед строем, сначала устроил выволочку комбату. Старшему по званию, майору. Лопоухий майор покорно выслушал его, краснея до самых ушей. Потом Моисеев представился и рассказал, зачем вообще прибыл. Ему нужно было набрать пятнадцать бойцов для ОРБ — отдельного разведывательного батальона.

— Этого парня, — сказал он, указывая на меня, — беру с собой. Он мне по душе. Если есть ещё новобранцы, у которых яйца, а не декорации, шаг вперёд.

— Простите, — попытался возразить комбат, — у меня на этого два заявления лежит, что с ними делать?

Моисеев окинул майора взглядом, полным презрения:

— Такой большой, а не знаешь, что делать с бесполезной бумагой? Порви и выбрось. Сомни и повесь в сортир на гвоздик. А ещё лучше — сверни в трубочку и запихни в жопу капитану Сысвербееву!

— За что? — пискнул Свербеев.

— За то, что, падло, в твоё дежурство парня пытались поставить на нож! — рявкнул Моисеев. — И мне абсолютно по…, ты их туда запустил или твой дневальный — одуванчик. Это случилось в твоё дежурство, и, по-хорошему, плакал по тебе трибунал, да я добрый сегодня.

Свербеев даже не побледнел — посерел.

— …а «героев» этих, дембелей, кстати, — продолжил Моисеев, обращаясь уже к комбату, — поимённо всех оформить… жизнь им портить не надо, но дембельский аккорд сделать такой, чтобы на всю жизнь запомнили. Противотанковую траншею пусть выроют вокруг городка, и пока не сдадут по полной программе — на ДМБ не отпускать!

— И что мне потом делать с этой траншеей? — удивился комбат.

— Насрать вообще, что делать, — ответил Моисеев. —