Оно начиналось со слов «Моя дорогая дочь», но почерк был не ака-джуна. Письмо сообщало мама́н о ситуации с нашими жильцами – они отказывались платить аренду. Они пытались собрать с соседей заявления о том, что мы сбежали из страны, чтобы подать их в свежесозданную организацию под названием «Обездоленные» и конфисковать наши квартиры. Ака-джун также упоминал, что его зрение становилось размытым, и ему нужно сделать операцию по удалению «жемчужной воды» в глазах. В конце он упоминал, что Реза записал его письмо и что ему хотелось бы увидеть нас еще один раз.

Я не могла понять, что он имел в виду под «жемчужной водой». Сперва я подумала, что он ссылается на одну из сказок из «Тысяча и одной ночи», что это как-то связано с волшебными силами ифрита, который насыпал яда из ракушки ему в глаза. Но затем я отбросила эту идею, зная, что ака-джун никогда не стал бы говорить о колдовстве – не в настоящей жизни. Я догадалась, что «жемчужная вода» – это какое-то заболевание, которое поразило его глаза.

Мы с Мар-Мар смотрели «Лодку любви» – наш любимый сериал – весь день. «Тихоокеанская принцесса» бороздила океан, а в бальных залах этого роскошного корабля разворачивались истории любви и предательства. «Лодка любви» была нашим побегом от одиноких дней в Америке в славные вечера, когда мы собирались в доме на Солнечной улице. Сериал вплетал истории в другие истории людей с разным жизненным опытом, чуждых друг другу, но вместе покоряющих океан и столкнувшихся на корабле. Я всем своим сердцем желала, чтобы мы могли зайти на борт «Тихоокеанской принцессы» и уплыть обратно в Иран. Мне хотелось спать на террасе, хотелось слушать зачаровывающие сказки ака-джуна, глядя на звезды. Меня охватывало уныние оттого, что что-то плохое творилось с его глазами, и я надеялась всем сердцем, что увижу его снова.

Снаружи почти стемнело, но в гостиной все еще не было следов мамы. Баба́ проснулся после своей сиесты и спросил, не выходила ли она из своей комнаты. Он включил телевизор и переключил канал на новости «Эй-Би-Си». В сумрачной, тусклой тишине комнаты внизу экрана появилась пронзительная голубая надпись: День 267, 27 июля, 1980.

– Некоторые старые друзья оплакивают его кончину, тогда как многие соотечественники ее превозносят. Но здесь, в Соединенных Штатах, сегодняшняя смерть бывшего шаха Ирана в египетской больнице обсуждается в основном в контексте возможного влияния на иранский кризис заложников. – На экране появилось фото шаха Мохаммеда Резы. – Шах скончался утром в Каире в окружении бывшей императрицы, своих четырех детей, других членов семьи, французских и египетских врачей и одного из его американских пресс-секретарей. Пресс-секретарь, Марк Морс, сообщает, что он был в сознании и ясном уме почти до самого конца.

Баба́ стоял примерно в метре от телевизора, когда мы услышали новости. Его поза в тот миг врезалась в память. Если у меня и были сомнения в его верности шаху, тот воскресный вечер все их стер. Он не моргал, вперившись взглядом в экран. Он был так неподвижен, что казалось, будто и вовсе не дышит. Он казался фигурой, выбитой на табличке, неотрывно смотрящей на катастрофу.

Я верю, что есть особые дни в наших жизнях, которые влияют на нашу судьбу более чем какие-либо другие. Воскресенье, 27 июля, 1980, было одним из таких дней для моей семьи и нации, к которой я принадлежала. День, когда пожелания смерти, которые иранцы выкрикивали с крыш и писали на стенах, сбылись. «Марг бар шах» воплотилось наконец, и шах был мертв. Революция вошла в новую фазу с невозможностью привлечь шаха к суду. Шаха нельзя было вернуть для правосудия в обмен на американских заложников. Исламской республике нужно было искать новые слоганы, чтобы двигаться вперед. И новых врагов для борьбы.

Два месяца спустя, когда началась война между Ираном и Ираком, мы вернулись на родину. Баба́ перестал ходить на занятия и бросил университет. Со смертью шаха он потерял надежду на то, что ситуация в Иране вернется в дореволюционное состояние. Я понимала, почему он надеялся, что шах вернется в Иран и снова захватит власть. В конце концов, однажды, в 1953 году, шах уже вернул трон с американской помощью и операцией «Аякс» против демократического правительства Мосаддыка. Так, на 267-й день удержания иранцами американских заложников, воскресным вечером смерти шаха, баба́ принял решение вернуться в Иран. У мамы была послеродовая депрессия, и она больше всего хотела быть рядом с семьей. В Америке она чувствовала себя одиноко. Мы теряли квартиры, наш доход, а еще важнее нашу связь друг с другом. Баба́ поставил себя под угрозу ради своих близких. Он вернулся, чтобы бороться за то, что принадлежало нам, и чтобы сохранить единство нашей маленькой семьи.

И где же, о мать моя, мой отец?

И тогда дети стали смеяться над ним и захлопали в ладоши и сказали: «Его отца не знают! Вставай, уходи от нас, с нами будет играть только тот, кто знает, как зовут его отца». И дети тотчас же разбежались и стали смеяться над Аджибом, и у него стеснилась грудь, и он задохнулся от плача.

«Рассказ о визире Нур ад-Дине и его брате»

Я слышала ритмичное биение пульса в ушах, когда мы приземлились в аэропорту Мехрабад. Было тяжело ждать на месте разрешения сойти с самолета. После почти двух лет разлуки я снова увижу ака-джуна и Азру. Но едва я сошла по лестнице, я заметила разительное отличие во внешнем виде земли и людей вокруг. Мои глаза так привыкли к пронзительной зелени Хантсвилля, что я совершенно забыла серый и глиняный ландшафт своей родины. Мужчины в камуфляжной форме с оружием в руках бродили по залу между гейтами. Женщины, работающие в аэропорту, и почти все встречающие были в хиджабах. Мама́н тоже покрыла волосы небольшим шелковым шарфиком, ее длинные черные пряди спадали с плеч.

К моему крайнему разочарованию, ни ака-джун, ни Азра не приехали в аэропорт. Вместо них нас ждали Саба и Реза. Самый большой сюрприз поджидал, когда мы увидели Сабу среди встречающей толпы. Никто из нас ее сперва не узнал. Она была одета в черную чадру, покрывающую каждый дюйм тела, будто она превратилась в бесформенный черный мешок без рук или ног. Мама́н потрясенно прижала руки к лицу, едва