Ничего, в общем, особенного. МГЧС постоянно что-нибудь в таком духе рассылает: то о высокой дневной температуре, то о сильных ливнях, то просто о ветре предупреждает. А зимой ещё о снегопадах, туманах и гололёде. В нашем городе оповещение хорошо развито.

Ерунда, не стоящая особого внимания. Гул, пронёсшейся рядом фуры, почти заглушил бьющую в наушниках музыку — что-то местное, драйвово-битово-мощное, подходящее под настроение и помогающее держать беговой темп.

Я оторвал глаза от экрана браслета на запястье, вскинул их вздрогнул. Прямо на меня нёсся, отчаянно матерящийся, сигналящий и выжимающий тормоза самокатчик. Причём, не где-то там впереди, метрах хотя бы в десяти от меня. Нет — он был уже вот прямо здесь!

Дальше была встреча, удар, рывок, какие-то мои и его телодвижения, боль, резкий выдох… и понимание, что потерянная опора мной так и не найдена! Я, мать его за ногу, лечу с моста! Со всех его девяти метров, вниз, в Москву-реку!

Такого прилива невыносимо-непереносимого ужаса я не испытывал ещё ни разу в своих обеих жизнях. Это было что-то совершенно за гранью. За гранью возможного и сознательного. Разум отключило вообще начисто.

Если бы не перехваченное спазмом горло и дыхание, то я бы орал, как ненормальный. Не матерился, а просто орал. Но горло было перехвачено. И я мог орать только внутри себя, в своём собственном разуме.

Девять метров — вроде бы много. Много, когда смотришь на них со стороны. ОЧЕНЬ много, когда смотришь с них вниз, на воду. И невероятно, просто ослепительно, беспощадно, бесчеловечно, безжалостно мало, когда ты летишь вниз, и эти грёбанные несчастные метры отделяют тебя от поверхности, с которой ты ОЧЕНЬ не хочешь встретиться.

Много слов. Долгое описание. А на самом деле, для меня всё было быстро.

Сумбурно, рвано, непонятно, больно, ярко, суматошно быстро. Ничего я толком в полёте не успел ни сделать, ни осознать. Но вроде бы, даже сгруппировался. Но только не так, как это делают спортсмены, которые занимаются прыжками в воду, а по-десантному, как парашютист перед встречей с землёй. И, даже, вроде бы ногами вниз развернуло под самый конец, а не головой, как в начале.

А дальше выбивающий остатки воздуха из лёгких через перехваченное горло удар о воду… и уходящее куда-то наверх небо. Хлынувшая в глаза вода. Хлынувшая в нос вода. Хлынувшая в рот вода. Давящая на уши с вылетевшими из них наушниками-затычками вода. Страх, ужас, паника, бесполезные трепыхания тела… переходящие всё-таки в привычные гребковые движения, человека, рвущегося к поверхности. Привычные для писателя, который, блин, мать его за ногу, воды никогда раньше не боялся и умел плавать! И даже зачёт по физо сдавал по плаванию на пятьдесят метров в берцах, с оружием и в обмундировании. И сдал его!

Паника паникой, а привычка привычкой. И на поверхность я выскочил, как пробка из бутылки, ведь руки этого тела нечета рукам тела писателя — тут размах лопостей под, а то и за два метра. Я, наверное, русалку в этот момент напоминал, которая из воды выпрыгивает выше пояса. До дельфина, пожалуй, не дотянул — тот себя целиком выкидывать умудряется.

Выпрыгнул и снова рухнул. И снова с головой. И снова паника, снова ледяной, вырывающий сердце ужас, снова привычные гребки и поверхность. Снова паника, нелепые дурацкие рывки и смыкающаяся над головой поверхность…

И так раз за разом, раз за разом, снова, снова и снова…

Вот только, человек, если не умирает сразу, через какое-то время, адаптируется. Хуже, лучше, полностью, не полностью, но хоть как-то адаптируется всегда. Бесконечно умирать от ужаса невозможно. Ты, либо умираешь, либо… ужас начинает сходить на нет. Пусть и не совсем, пусть и не полностью, но достаточно для того, чтобы перестать бултыхаться и направить своё тело в одном каком-то направлении — к берегу. К тому или этому — не важно. К любому.

Правда, направиться мало, надо ещё доплыть. А плыть там много — Москва-река же! Не Переплюйка какая-нибудь. Она в этом месте немного больше ста метров. А свалился я почти на середине. Вот они всё те же «зачётные» пятьдесят метров в каждую сторону и вылезли. Да ещё и течение. Зачёт-то в бассейне сдавался — там течения нет.

Но, там и страха реально помереть нет.

Доплыл. До берега… закованного в бетон, хрен знает скольких метров высотой в верх. Попробуй, блин, выскочи! Попробуй зацепись!

Тут и в теле писателя, который шестьдесят кило весит и двадцать семь раз подтягивается, хрена с два вылезешь! Чего уж о моих девяноста говорить?

Новый приступ страха и паники, который накрыл меня, был ещё жёстче и уродливее, чем раньше. Ведь тут причина страха была уже более, чем реальна — сколько я ещё на поверхности воды продержусь, пока окончательно из сил не выбьюсь.

Оттого и не сразу сумел заметить спасательный круг, оказавшийся каким-то мистическим образом подле меня, в зоне досягаемости. Как я в него вцепился! Воистину, как «утопающий в спасательный круг»! Я раньше и близко не мог себе представить смысла и эмоциональной насыщенности этого литературного сравнения. Теперь могу. Теперь знаю.

Потом… потом было ещё минут двадцать возни: пока верёвку скинули с набережной, пока привязал эту верёвку к кругу, пока мою худеющую, но ещё не похудевшую до приемлемого уровня тушу вытягивали четверо здоровых мужиков пожарного расчёта, который, как оказалось, возвращался по мосту с вызова и успел мой эпичный прыжок заметить, остановиться и организовать спасение, начавшееся с поиска хотя бы спас круга, нашедшегося у работавшей недалеко строительной бригады. Пока я потом валялся на брусчатке и выблёвывал остатки попавшей в горло и лёгкие воды, обнимая и целуя землю… Пока возили в дежурную больницу, пока принимали в приёмном покое, пока проводили осмотры, пока городовой оформлял происшествие… Домой попал только глубоким вечером. Принял душ, бросил в корзину для белья одежду, и спать.

И плевать уже на все романтические страдания с переживаниями!

Не даром говорят, что: «Когда ты летишь с моста, то понимаешь, что все твои проблемы мелки и решаемы. Кроме одной — ты уже летишь