Такер и в этом превзошел всех. Тик для верхних палуб он заказывал на Суматре или Бирме, где древесина имела плавный переход от желтого до темно-коричневого цвета с коричневыми или оливковыми полосам. Деревья, имеющие такую структуру и цветовую гамму, произрастали исключительно в лесах Суматры и Бирмы. Тик из этих регионов содержал кремния больше, нежели древесина из других мест. Также в состав дерева входило нужное количество тектохинона. Подобный тик являлся редчайшим материалом и заказать его для настила всех палуб «Шайни эсс» было невозможно. Чтобы достать столько подходящей древесины, сколько нужно для самой роскошной частной яхты, владельцу пришлось выкупить производство в республике Бирма и на острове Суматра, где произрастал тик. Такого же подхода он придерживался и в остальном. Если миллиардер подбирал кожу для обивки мебели, тогда его выбор пал на производителей лучшей в Соединенных Штатах Америки, а выбирая фарфор для бара, он останавливался на антикварных изделиях «Розенталь». И пусть все богачи стремились оснастить свои яхты как можно лучше, ни один мультимиллионер не уделял столько внимания оснастке лично, и его подход не был столь принципиальным и скрупулезным, как решения Дина. К большому сожалению Такера, его детищу и гордости так и не удалось выйти из купленной им гавани до потопа. Капитан «Шайни эсс» не сумел добраться до яхты и, как считал сам владелец суперяхты, банально утонул по дороге, а вот ему удалось прибыть на судно на личном вертолете и, наверняка, эта возможность спасла ему жизнь. Благо он с молодости тяготел к небу и его дед, а потом и отец, дали ему возможность стать первоклассным пилотом.

Первые дни катастрофы он вспоминал слова отца: «Стремись к тому, чтобы у тебя была возможность», и искренне радовался, что у него действительно была возможность добраться до собственного «ковчега» по воздуху, глядя вниз на тысячи беспомощных, гибнущих в потоке людей. Его яхту сорвало с места стоянки и она медленно разворачивалась в тесной гавани, так что садить «Робенсон» пришлось на смещающуюся в бок вертолетную площадку. В тот роковой день «Шайни эсс» была готова к первому запланированному походу. Емкости с пресной водой были заполнены, как и топливные танки. Двадцать квадратных метров холодильной камеры, которую повара яхты называли северным полюсом, были забиты доверху, как и бар в трапезной на девяносто персон. Первые часы катастрофы Дин наблюдал за гибелью людей, попивая двенадцатилетний виски под звуки «Сонаты №14 Бетховена». Он видел, как вода стаскивала уцелевших людей с крыш коттеджей, разбросанных по горным склонам. Он наблюдал за тем, как волны сметали транспорт, муниципальное имущество и топили одноэтажные здания. Мобильная связь исчезла в первый же день, а спутниковая еще немного работала, но и она вскоре предала его, дозвониться по спутниковому телефону Дину так и не удалось. Спасатели были не в сети, а полиция не отвечала на звонок. Первые несколько дней уцелевшие курсировали мимо «Шайни эсс» на небольших корабликах, парусных яхтах и даже надувных лодках. Некоторые сумевшие выжить дрейфовали вдалеке, а на одном из перевернутых вверх дном тонущем судне, уходившем под воду в каких-то семидесяти метрах от его суперяхты, миллиардер видел моливших о помощи. Люди, осознав свое безнадежное положение, пытались привлечь к себе внимание. Они размахивали руками, звали на помощь, но Дин, в распоряжении которого был собственный пятидесятифутовый катер, несколько гидроциклов и спасательный РИБ, даже не думал их спасать. Расположившись у стеклянного фальшборта на мягком шезлонге из белого винила, он, потягивая Шато Лафит под аккомпанемент Анатолия Лядова, без сожаления наблюдал за последними минутами жизни тех, кто, как он считал, сам был виновен в гибели, ведь не позаботился о собственной безопасности, не сумел купить собственную небольшую крепость на воде, как «Шайни эсс». Когда миллионеру наскучило шоу, в котором артистами были утопающие, он улыбнулся погибающим на тонущем судне, помахал терпящим бедствие рукой и скрылся за тонированным стеклом надстройки верхней палубы.

Позже Такер наблюдал за гибелью Флуре — города на западе Норвегии, где базировалась его яхта. Спустя неделю смотрел, как вода пожирает и норвежские горы, а потом его состояние стало резко ухудшаться. Слабость, головная боль и тошнота пришли вместе и не отпускали мужчину долгие однообразные дни. Он лежал в постели, задыхался. Как долго болезнь мучала его, он не знал, но как только почувствовал себя лучше и нашел силы выбраться на палубу, тут же вышел из каюты и, придерживаясь стен, добрался до палубы. Серость небес показалась обессиленному ослепительно яркой. Он прищурил глаза от дневного света, спрятавшись за плотной шторой своей каюты. До горизонта простиралась водная гладь.

Дни проносились быстро. Он слушал музыку из богатой коллекции, собранной им лично. Постепенно освобождал закрома бара, напиваясь до беспамятства в надежде поскорее и надолго уйти от чудовищной реальности. Посещал небольшой винный погребок, хранивший самые редкие и изысканные сорта вин. Еще Дин бывал на теннисном корте, проводил время в джакузи, куря сигары и потягивая бурбон, или устраивал вечерние киносеансы. Благо частный кинотеатр позволял насладиться как самыми современными фильмами, так и ретро картинами с его любимыми актерами времени, когда единственной его проблемой была иссякшая фантазия в области траты отцовских денег. Беззаботное существование омрачали мысли о том, что жизнь стала бессмысленной. Дрейфуя на самой большой, а возможно, уже единственной уцелевшей суперяхте, миллиардер смотрел на россыпь бесполезных пластиковых карт на журнальном столе. На столике из бакаута лежала часть его состояния. На картах, прихваченных с собой, было по меньшей мере столько денег, сколько хватило бы на покупку атолла в тихом океане или такого райского острова, как «Ранг-Яй». Его-то Дин так и не успел присвоить себе, и проект виллы для отдыха с топ-моделями, обошедшийся ему в целое состояние, так и остался файлом на жестком диске его ноутбука.

С каждым днем отчетливо ощущалось одиночество. Впервые за несколько месяцев дрейфа его стали посещать мысли о смерти в одиночестве и о том, что он так и не продолжил род Такеров. Осознание неминуемой гибели рода, которым так гордились его предки, подталкивали выжившего зарядить любимую Беретту и раз и навсегда вынести проклятые мысли из головы выстрелом в упор, а заодно избавить себя от назойливой головной боли, от которой уже не мог спасти даже виски.

«Раньше меня терзали мысли о своей никчемности. О том, что я своему отцу даже в подметки не гожусь, не говоря уже о великом Тревесе Такере втором», Дин пытался успокоить себя, вспоминая как в детстве