Шрифт:
Закладка:
Глаза у меня увлажняются, и поэтому я швыряю телефон на диван и иду в туалет. Вот тебе и на: в моем возрасте я все еще способен растрогаться от слов женщины. Пока я сижу на унитазе, мои губы сами собой решают нарушить молчание и непроизвольно шепчут: «Я хотел только сказать тебе, что сегодня вечером одна женщина сжала мне руку, и я разволновался так, как этого давно уже не случалось. Я знаю, не слишком красиво, что я пришел поделиться этим именно с тобой. Но ты единственная, кому мне хотелось бы об этом сказать. Спокойной ночи».
Затем я спускаю воду и иду спать.
О Звеве ей лучше ничего не рассказывать.
Два сапога пара
Панель лифта извещает меня, что кабина, как и всегда, находится на седьмом этаже. Должно быть, существует некое космическое притяжение, что-то вроде закона гравитации, который действует наоборот и притягивает лифты на последний этаж. Нажав на кнопку, я жду, пока этот старый громыхающий шкаф спустится, чтобы меня забрать. В нескольких метрах у меня над головой кто-то яростно хлопает дверью и бегом устремляется вниз по лестнице. Я смотрю вверх в пролет и узнаю его – того самого распускающего руки соседа, который сейчас мчится как сумасшедший, перескакивая через ступеньки. Сердце начинает громко колотиться у меня в груди, потому что этот тип не просто спешит – он спасается бегством. А если он спасается бегством – это значит, что он сделал Эмме что-то плохое.
Я решаю не дать ему уйти просто так.
Едва заметив мое присутствие, он замедляет шаг и прищуривается. Разумеется, он еще не забыл преподанный ему мной урок. В метре от меня он застывает как вкопанный и просит разрешения пройти. У меня кружится голова, сердце колотится как бешеное, а на лбу выступили капли пота. Но несмотря на это, я не отступаю ни на шаг – это было бы недостойно генерала.
– Вы позволите пройти? – спрашивает он.
Я внимательно разглядываю его. Он покрыт потом, волосы у него всклокочены так, что отдельные пряди встали дыбом, зрачки расширены.
– Что случилось? – решаюсь я спросить.
– А что должно было случиться? – делает он непонимающий вид.
– Почему вы бежите?
– А что, теперь в этом доме даже уже и бегать нельзя?
Действительно, не так просто ответить ему каким-нибудь разумным возражением.
– А ваша жена где? – спрашиваю я.
Он отшатывается, но лишь на секунду, тут же решив перейти в атаку:
– А вам какое дело, простите?
Я чувствую, как пот пропитывает мою майку; в глазах у меня плывет. Теперь уже это не ерунда, не безобидная шутка – тут меня могут по-настоящему отделать по полной. А в моем возрасте я не думаю, что все обойдется парой ссадин и синяков.
– Мне будет дело в том случае, если вы посмеете еще раз ударить ее!
Ну вот, я это сказал. Метнув на меня яростный взгляд, он окончательно слетает с катушек.
– Отвали с дороги, старый маразматик! – И он отшвыривает меня прочь. Мгновение спустя он уже на улице.
К счастью, я отлетаю в стену, так что мне удается за нее удержаться и не покатиться кубарем по полу – так, как это происходит с моим пакетом с покупками, все содержимое которого рассыпалось по подъезду. Гнусный негодяй, я клянусь, что заставлю тебя за это заплатить! Да, но как?
Поправляю дужку очков, которая от удара съехала куда-то на висок, а потом пытаюсь собрать продукты. В нашем доме люди постоянно снуют туда-сюда: стоит тебе вызвать лифт, как обязательно появляется кто-нибудь, кто вынуждает тебя тесниться в кабине и поддерживать беседу о погоде. Зато когда мне нужна помощь, то пожалуйста – вокруг никого нет.
Наконец мне удается попасть домой. Я иду прямо на кухню, ставлю пакеты на стол, достаю две упаковки с заморозкой и убираю их в морозильник, а затем, даже не снимая куртки, стучусь к Эмме, и через некоторое время, показавшееся мне бесконечным, она открывает мне дверь. У нее рассечена губа, и она поддерживает себе руку. Я в ужасе смотрю на нее и в какой-то момент испытываю инстинктивный порыв бежать искать этого мерзавца. Потом осознаю, что самое лучшее сейчас – это оказать ей помощь, а расплата с ним подождет своего часа.
– Можно войти? – спрашиваю я.
– Если он вернется, то убьет сначала тебя, а потом меня.
Впервые ее мрачный прогноз мне не кажется таким уж преувеличением: этот человек – опасный сумасшедший. Тогда я беру ее за здоровую руку и отвожу к себе домой. Она не сопротивляется. Включив в ванной свет, я при помощи ваты и спирта обрабатываю ей ссадины, а затем пытаюсь посмотреть, как двигается ее рука. Эмма кричит от боли.
– По животу он тебя тоже бил?
Не произнося ни слова, она отрицательно мотает головой в ответ. И лишь уступая настойчивости моего встревоженного взгляда, добавляет:
– Нет-нет, клянусь тебе, я делала все, чтобы защитить живот.
Святый Боже, как можно видеть и слышать все это и не вмешиваться? Я так не могу.
– Мы должны поехать в больницу и рассказать им правду, чтобы они вызвали полицию. Нужно заявить на этот кусок дерьма!
– Нет, прошу тебя, – она разражается слезами, – не заставляй меня!
– Почему? Почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог? Почему ты его защищаешь?
– Клянусь, что я уйду от него при первой возможности. Но, умоляю, не заявляй на него в полицию, так будет только хуже…
– Не понимаю тебя… – бормочу я.
Я вызываю такси. Когда мы окажемся в больнице, я скажу им правду – а там будь что будет. Если даже случится, что Эмма возненавидит меня, станет упрекать, что это ее жизнь, я сделаю то, что должен сделать.
В приемном отделении нам предлагают подождать вместе с другими людьми в большом помещении, в котором мало стульев и множество каталок с лежащими на них молчаливыми больными. Все это время мы не обмениваемся ни словом и занимаемся тем, что глядим по сторонам; потом в какой-то момент я поворачиваюсь к ней и спрашиваю:
– Как ты смогла влюбиться в такого человека?
Эмма вздыхает, продолжая бережно поддерживать руку.
– Не знаю, я этого уже не помню.
– А почему ты не разрешаешь мне тебе помочь?
– Чезаре, ты не понимаешь. Если мы сегодня на него заявим, нам останется только бежать. И тебе, и мне!
Нет, я не понимаю. И никогда этого не пойму.
– За что он тебя избил на этот раз?
Она отворачивается.
– Ты не хочешь говорить?
Не глядя на меня, она отвечает:
– Я не хотела заниматься любовью, мне было страшно за маленького. А он взбесился!
Я ничего не отвечаю – даже не знаю, что сказать.
– Мне жаль, что я
