условие молитва Отцу. Включая меня. Не то, чтобы я сильно был против. Но в свое время я пытался молится ему, прося о спасении, но был глух к моим мольбам. Зато его супруга мне благоволила. Но я решил, что хуже не будет. Я и так по уши в дерьме. А давать лишний повод фанатикам, помешанным на пытках, верх безумия.

Выглядел Нестор лет на сорок, но холодная печаль в его голубых ледышках глаз, и морщины тревог в уголках глаз и рта старили его намного сильнее. Они давно превратились в терновые венки разочарования. С последней нашей встречи он еще более похудел, сплошные кожа да кости, острые скулы и подбородок, волосы — грязная солома. Но несмотря ни на что, в Несторе ощущался огонь. Сила солнца дарованная Отцом. Это пламя грозило спалить тебя, если подойти слишком близко. Пищу экзекутор потреблял только чтобы продолжать служить, а пережевывал как будто с ненавистью, каждую минуту свободного времени проводил в молитве, прерываясь лишь время от времени, чтобы ударить себя ремнем по спине, а заговоришь с ним — будет пялиться не мигая словно ядовитая змея, пока не заткнешься. Но в тоже время от него исходила спокойная уверенность. Абсолютно непоколебимая вера. Он не нуждался в регалиях, смертном признании, он не хвалился службой или властью которой был наделен — ему хватало просто служить. И этой его смиренности можно было только позавидовать. В таком темпе мы шли три дня, на исходе третьих суток мы подошли к деревеньке, откуда послал весть отряд ордена. Что должен был задержать Валуа.

Вечерние сумерки заливали волны чернильной темноты. Они были словно отлиты, из густого, черного стекла. Я не знал, было ли это колдовство, но вдобавок ко всему начал сгущаться туман. И в душе у меня начало созревать нехорошее чувство, становясь все мрачнее с каждой секундой.

Деревушка, название которой я даже не знал, лежала впереди в самом сердце долины, окруженная, точно объятиями матери, острым частоколом. Ворота были выломаны, причем выломаны вовнутрь, и недалеко в стене виднелась брешь. Ни одного дозорного, ни огней, ни переклички.

Мертвая тишина.

Лишь одинокий фонарь скрипел на ветру, и ни одной живой души вокруг. Сестра Элиз выкрикнула команду и отряд рассредоточился. Заходя внутрь и держа перед собой факелы. Деревушка была меньше той, в которой Дарий родился, но сейчас она была похожа на воспоминание, на кладбище полное призраков. Вырванные двери висели на петлях, как сломанные челюсти, а пустые окна напоминали пустые глазницы.

Мы продвигались вперед, бойцы ордена заглядывали в дома, но там их ждала лишь перевернутая мебель, засохшая кровь и тишина. Так мы и дошли до центральной площади, где стояла часовня, наподобие той, в который мы переночевали, когда бежали из замка Бенуа.

Опустошенная пламенем, упершая в небо сломанные стропила, точно ребра выпотрошенной грудины. Колокольня уцелела, но язык прогорел и отвалился, оставив сам колокол раскачиваться на суровом ветру.

Безмолвно.

Бессмысленно.

— Ничего не понимаю, где все. — Ни к кому не обращаясь сказала сестра Элиз.

— Там, — подал голос я, стараясь не обращать внимания на голоса. — В часовне. Сожжённые заживо.

Только сейчас, по-моему, на меня обратили внимание. Обернулась инквизиторша, как и обернулся Нестор.

— Откуда ты знаешь? — Нахмурилась она, подняв факел, чтобы лучше видеть мое лицо.

— Я еретик не забыли, я чувствую смерть. И эта деревушка — это кладбище. А часовня, надгробие. Тут были мертвые. Они тут пировали. — Ответил я не поднимая головы.

Нестор посмотрел на меня и махнул бойцам, которые пошли внутрь часовни, проверять мои слова.

Но не успели они ступить в разрушенную часовню, как ощущение накрыло меня, я почувствовал его, как с трепетом ощущают нежный поцелуй в затылок, странное было ощущение — словно ледяными пальцами провели по спине, вверх по позвоночнику дойдя до скальпа, а потом ввели их в мягкий, как желе, купол черепа. По шее пробежал озноб. Не мягкий, словно нежнейший шелк поцелуй ветра, которым меня одаривает Полночь, а мерзкое чувство, словно ты подцепил пиявку-слизня в ледяной воде. Моего разума едва ощутимо коснулось нечто мягкое, словно хлопок. Быстрое, точно молния и едва уловимое.

— Он пировал. — Все так же не поднимая головы добавил я. На что на меня снова оглянулись все.

А я лишь гремя кандалами указал в сторону. И там, на границе света наших факелов, словно соткался из окружающей темноты молодой парень лет двадцати.

Он был прекрасен, не подвластен времени. Кожа превосходный алебастр, длинные черные волосы зачёсаны назад, открывая широкий лоб с вдовьим пиком. Одетый во все черное: кафтан и сорочка с пышными манжетами, шейный платок, все вымокло в крови последнего убитого бедолаги. На поясе прекрасная шпага. А в глазах этой сволочи, раздувшейся от крови убиенного словно пережравший клещ проглядывали века убийств, а дарованная ими сила текла в его жилах.

Он был иной, абсолютно иной, я видел мертвых, да чего уж там, я сам их создавал. Но это, это было совершенно иное, чуждое, если там я чувствовал отголоски души. То тут, тут ее не было.

Только голод.

Он улыбнулся мне, захлопав в ладоши и над мертвой деревней пронесся черный страшный смех. Его глаза чернели на фоне багряной маски, в которую превратилось его лицо. Наши взгляды встретились, и я ощутил, как его разум давит на мой — нежно, словно первый поцелуй. Сердце у меня загрохотало, как молот о наковальню.

— А мы вас заждались. Могли бы и поспешить. Негоже заставлять ждать своих собратьев. Они так молили, так кричали.

— А какие песни ты нам споешь, еретик? — Громко спросила сестра Элиз, и все факелы разом разгорелись, словно в них бензина плеснули.

— Я? О нет, дорогая моя. Сегодня я буду слушать новые мольбы. Я вас забью, как скот! А те, кто после еще восстанет, обернутся шавками! Кормить вас станут лишь останками сгнивших трупов. Будете ниже червей, до конца вечности! Как вот они. — Он встал в пол оборота оглянувшись, и из тьмы позади него вышли дергаясь еще трое, трое одетых в черную, порванную и окровавленную робу. Какие носят только в ордене.

Мертвецы, но не такие как я поднимал. Голод — черта которой подвержены все мертвые. Но эти словно марионетки, притянутые за невидимые нити. У них не было рассудка, ум, воля умерли, как умирает плоть. Оставался лишь голод. Алчущий крови голод, да безумная ненависть горели в их взгляде, которыми он водили словно прожекторами выискивая во тьме пищу.

По наивности я думал, что видел все оттенки гнева. Однако злость на лице Нестора в этот момент затмила все. Его аж затрясло от гнева.

— Как ты ПОСМЕЛ⁈ — Закричал он. Осквернить братьев.

Пламя в ночи вспыхнуло вокруг экзекутора освятив окрестности и меня замутило. Тьма за плечами чудовища словно ожила. Она сгустились из воздуха позади него, словно чернее самой ночи. Холодная кожа и ледяные сердца. Лица белые, как кость, и прекрасные, словно окутанный ризой всех ночей сон без грез. Взгляды их были остры и беспощадны, накидкой их окружала аура страха, что окружающим нас туманом накатывала и растекалась по окрестностям.

Среди них были и стража, облаченные в цвета Аакарии, останки личной свиты убитых костеродных. Окровавленные и поднятые братья ордена, как простой люд: мужчин и женщин, детей и стариков.

Он стоял чуть впереди, словно купаясь в своем величии. Он словно вырос: он был всего лишь одинокой тенью на границе света — и вот он уже стоит в авангарде тьмы, что изготовилась этот свет проглотить.

Раздвигая мертвецов к нему вышла девчонка, на вид лет четырнадцати-пятнадцати. Такая же идеально красивая, одетая в кружевной корсаж и полуюбку и небольшие сапожки на каблуке. Кроваво-красные глаза были подведены, губы накрашены черной помадой, а лицо — обрамлено длинными вьющимися черными волосами. Кожа мертвенно-белого оттенка, а на подбородке еще виднелись следы недавнего убийства. Взяв за его руку она встала рядом, смотря на нас как голодный волк смотри на овечек.

— Ах да, где мои манеры, — сказал он, прикладывая правую руку к месту, где некогда у чудовища было сердце. — Имя мне Флавио крови М’кай. Подданый истинного владыки. А это моя дражайшая любимая сестра Марика

— И сегодня вы все умрете. — Тонким, чистым голоском пропело чудовище в облике девочки.

Глава 12