– Говорят, между слугой и янбаном, аристократом, разница как между небом и землей. Я – земля, господин.

Инспектор усмехнулся – тихим утробным смешком из глубин грудной клетки.

– И ты на самом деле так считаешь?

– Не знаю, господин. Я постоянно меняю свою точку зрения.

– В столице столько всего говорят… – он умолк, словно размышляя, стоит ли ему говорить дальше. Наконец как-то слишком беспечно продолжил: – В молодости меня называли солнцем. Великой пылающей звездой. Но потом грех моего отца запятнал меня, и я стал хуже грязи.

Безмолвно выдохнув, я пригляделась к мужчине. В золотистом свете, освещавшем его лицо, я заметила то, чего не замечала раньше: напряжение в глазах, тягостный неподвижный взгляд, мелкие шрамы, разбросанные по правой руке. Я мало что знала о его прошлом, но, заглянув сейчас в него краем глаза, увидела мир унижения.

Между нами повисла тишина, которую нарушал лишь свист одинокого рябчика, но спустя некоторое время инспектор Хан снова заговорил:

– Будь ты хоть солнцем, землей или луной… Ты способная девушка. На мой взгляд. И каким-то образом твой разум способен разобраться в запутанных нитях этого расследования. Таких, как ты, тамо Соль, совсем немного. Как среди мужчин, так и среди женщин.

Я застыла в седле, поводья безвольно обвисли в моих пальцах. Впервые с исчезновения брата я почувствовала, что меня заметили.

* * *

К крепости вокруг Сувона мы приехали только после полудня. К тому времени после четырехчасовой поездки у меня в груди поселилась молитва – настолько необъятная, что мне казалось, будто я проглотила облако: в следующей жизни я хочу быть инспектором Ханом.

«Посмотрите, как гордо он восседает на коне! – хотелось мне закричать галдящей толпе вокруг крепости Хвасон[44]. – Посмотрите, как крестьяне трясутся и кланяются перед ним! Посмотрите, как он даже взглядом их не удостаивает!»

Он был моим хозяином, а я была продолжением его самого.

Когда мы подъехали к воротам крепости, инспектор Хан продемонстрировал стражнику табличку со своим именем, и нас мгновенно пропустили. Я даже представить не могла, что, став ничтожной тамо, смогу побывать в разных уголках королевства и увидеть места, о которых и мечтать не смела, пока жила с сестрой.

Сувон представлял собой скопление лавок и людей, лабиринт улиц и переулков. Вдоль стен щетинились пугающие караулки, дозорные башни, бастионы и прочие военные сооружения для защиты находившейся неподалеку столицы.

Когда мы оказались в городе, Рюн залез в привязанный к его седлу мешок и достал оттуда рисовый шарик.

– Держи, Соль. Подкрепись, а то силы кончатся.

Я поднесла шарик к губам, но замерла, вновь заметив светло-карие глаза инспектора Хана. В солнечном свете они выглядели практически золотыми.

– Ты в инспекторе Хане скоро дыру прожжешь, если будешь так пристально на него смотреть, – ворвался в мои мысли голос Рюна.

Я надкусила шарик. Рис на вкус был сладкий, чуть-чуть недоготовленный: снаружи липкий, а внутри ещё твердый.

– Я вот думаю: если умереть, а потом возродиться, будешь ли ты похож на себя в прошлой жизни?

– Не знаю, – ответил Рюн. – Но, думаю, определенное… сходство будет. А что?

Я только улыбнулась, и его вопрос утонул в тишине. Глаза инспектора, так похожие цветом на глаза моего брата, успокаивали меня. Казалось, старший брат ниспослал мне свой дух, а тот поселился в глазах инспектора. Однако, кроме цвета и теплоты взгляда, у инспектора с моим братом не было ничего общего.

Я откусила еще раз, но вкуса не почувствовала: я затерялась мыслями в прошлом.

Старший брат всегда был хрупким и чувствительным. Он никак не походил на свирепого военного чиновника – скорее уж на чуткого поэта. По большей части все, что я о нем помню, – это как он, сидя за столом, изучал и запоминал конфуцианский канон. Инспектор Хан мог по двести стрел за день выстрелить – хоть в снег, хоть в дождь, хоть в дождь со снегом, а вот брат, по-моему, ни разу не охотился на диких собак, заполонивших весь остров Хыксан[45].

Как бы то ни было, брат умер, и все из-за сестры.

Однажды я спросила ее, почему он убежал, а сестра только ответила, что они жутко поссорились. Правда, она не знала, что я все видела: как она бросила в него глиняный чайник с кипятком, как кричала: «Ну иди тогда в свою столицу, в это ужасное место! Мы больше не семья!» Из-за нее старший брат убежал и умер в полном одиночестве – я точно знала, что он умер, ведь он ни разу нам не написал.

* * *

От мыслей о старшем брате на душе стало тоскливо, но жизнь в столице научила меня не зацикливаться на грустных моментах. Не зацикливаться на клейме на щеке, на том, что все смотрят на тебя и цыкают языками. Не зацикливаться на мертвом брате. Когда тебя окружает море горя, надо плыть и держать голову над водой. Никак не тонуть.

Я заперла воспоминания о брате в шкатулку до лучших времен, когда буду одна. Мне не хотелось показаться инспектору Хану угрюмой, тоскующей по дому девчонкой, я хотела впечатлить его. Я выпрямилась и села в седле поудобней.

– Проклятая духота, – пробормотал Рюн. Под пылающим жаром солнца на его одежде выступили темные пятна пота.

– Выглядишь так, будто сейчас в обморок упадешь. – В голос вернулась твердость.

Рюн слабо отмахнулся от меня и вытер лоб.

– Не говори со мной. Сил нет тебе отвечать.

Мы проехали город насквозь и направились дальше. Мимо проплывали природные пейзажи, вокруг то появлялись, то исчезали рисовые и кукурузные поля. Наконец дорога разошлась в разные стороны узенькими тропками, одна из которых вела к горе Хва. В лесной тени удушающая жара отступила, и вскоре я увидела загнутые по углам крыши храма Ёнджуса.

Имперский двор уже давно потерял интерес к буддизму. Большинство храмов стояли заброшенные, однако Ёнджуса был редким исключением.

«Король Чонджо мучился мыслью, что его отец, убитый принц Садо, бродит где-то в аду, – рассказывал мне брат. – Так что его высочество возродил Ёнджусу и перевез останки отца поближе, чтобы храм защищал его и даровал вечный покой».

Мы привязали лошадей и взобрались по гранитным ступенькам к главным воротам. Там на меня воззрились четыре статуи с глазами навыкате, а у одной из них в руках был меч, которым она вот-вот готова была сразить злобного духа. Я ускорила шаг, чтобы поскорее прошмыгнуть мимо чудовищных фигур. Мы прошли еще двое ворот, двигаясь сквозь туман на звуки пения и стук деревянных колокольчиков, но до сих пор не встретили ни одной живой души. Пение раздавалось из ниоткуда. Мы словно оказались в заброшенной деревне, где водились одни только призраки.