А следом за ними, вместе с Элемом, в сопровождении нескольких братчиков, грядет Он сам, Победоносец, и на рассвете следующего дня Он явится народу здесь, на берегу Великого моря.

Так говорили Братья, прежде «в Ожидании», а ныне «в Радости», и весь народ перед лицом первосвященника смеялся и плакал, плясками и возгласами славил Всевышнего, который исполнил обещанное через пророков.

Крохабенна воздел руки. В первый миг и его подхватило восторженное безумие. В старческой груди вскипела слезами невыразимая благодарность за то, что именно сейчас, в пору жесточайших невзгод и порабощения, явился Победоносец. Глаза затуманились, горло перехватило от волнения, мешая радостному возгласу, рвущемуся из глубины сердца. Старик на паперти закрыл лицо руками и прилюдно разрыдался.

Народ уважительно взирал на плачущего первосвященника, а тот замер, потупившись и не отнимая рук от лица. И мыслью перечел всю свою жизнь, все огорчения и восторги, народные бедствия и лишения, уныние, которое врачевал, твердя слова обещания, ныне исполнившегося. И почему-то на смену вспышке радости на сердце легла беспредельная тоска.

– Братья мои! Братья! – начал он, простирая над кипучей толпой руки, дрожащие от старости и волнения… И тут вдруг обнаружилось: он не знает, что сказать. На сердце и разум обрушилось смятение, удивительно похожее на страх. Он глубоко вдохнул, судорожно ловя воздух губами, и снова закрыл глаза. Под черепом заходил оглушительный смерч, сквозь который внутреннего слуха достигала одна-единственная неотступная мысль: «Отныне все будет иначе». Да, отныне все будет иначе, вера, возведенная на обещании и ожидании, попросту перестала существовать, а на ее месте зарождается нечто новое, неведомое…

Вокруг плясал народ, звучали нестройные праздничные возгласы, а его, первосвященника, в эту великую и радостную минуту охватило странное болезненное сожаление о том, что было: о молебнах на закате, где он предстоятельствовал, о вере, о ожидании, что настанет день, наступит рассвет, и…

И вдруг, неизвестно почему, ему почудилось, что Братья в Ожидании лгут. Мысль испугала, потому что не ускользнуло, что с ней соединена надежда на это почти желание, чтобы так и сталось. Он сжал грудь руками и потупился, каясь в своем маловерии, но мысль упорно возвращалась, назойливо нашептывала, что ведь он, первосвященник – единственный страж веры, и невместно ему принимать на слово за истину вести, которые сотрясают самые основы порядка вещей.

Чувство долга внезапно подчинило разум, восторжествовало над иными, восстановило внутреннее равновесие. Он нахмурился и окинул вестников пронизывающим взглядом. А те, люди простые, скромные, неученые, сидели на ступенях у его ног, утомленные дорогой и радостным криком. И только и знали, что с горящими от фанатизма глазами в очередь по строке пели старинную песню, составленную из ныне осуществившихся пророчеств. В их чистые и светлые сердца, пылающие великой радостью, даже не закрадывалась мысль о разладе, терзавшем душу народо-начальника.

– «Как со звезд явились люди, молвил Старый Человек», – запевал Абеляр, согбенный годами и бременем орденских бдений.

– «Так на звезды возвратятся, молвил Старый Человек», – подхватывал молодой и радостный голос Ренода.

– «Лишь придет Победоносец во спасение народу».

– «Он воистину придет! Аллилуйя, Он придет!»

Тем временем народ уже ломился на паперть, окликал первосвященника по имени, недовольный его долгим молчанием. Нестройные голоса, мешаясь, то призывали его к каким-то несообразным поступкам, то требовали, чтобы он подтвердил радостную весть, то восклицали, что пора отворить двери собора и сей же час раздать народу накопленные за века сокровища в знак исполнения обещания, в знак празднества, которым отныне станет жизнь по всей Луне.

Какой-то старик крестьянин приблизился вплотную и теребил широкий рукав алого священнического облачения, несколько женщин и подростков пересекли недоступный в обычное время порог самого собора. Толпа росла, росло и замешательство.

Крохабенна вскинул голову. Слишком вольно, слишком бесцеремонно вело себя это скопище. Укротив внезапное смятение и слабость, он снова почувствовал себя властелином и вождем. Взмахнул рукой в знак, что хочет говорить, – и сказал немногословно и сдержанно, что действительно пришла весть об исполнении обещания, но он, первосвященник, прежде чем вместе с народом облечься в ризы праздничные, сначала обязан досконально изучить сообщение и поэтому велит, чтобы его и гонцов отпустили с миром.

Но толпа, обычно покорная каждому жесту, на этот раз словно не слышала слов своего повелителя. Крик и споры не прекращались. Звучали голоса, что Крохабенна уже утратил власть и не должен отдавать приказы, поскольку отныне желанный и единственный властелин на Луне – только Победоносец. Иные отказывались расходиться, крича, что нынче солнце вообще не зайдет во исполнение темного предсказания пророка Рохи: «А когда появится Он, день воцарится вечный».

Однако солнце заходило – медленно, но неуклонно, как и всякий день. Багровое зарево охватывало ширь небосклона, золотился густой туман над Теплыми Прудами. Багровела морская гладь, багровели кровли поселка, тянущегося вдоль берега, а вдали, за городскими стенами, сверкали на солнце три шпиля каменной башни, в которой на позор народу, окруженный своими воинами и выворотнями, обитал шерн Авий, присланный сюда из-за Великого моря собирать дань со всех человеческих поселений в знак безраздельного господства шернов.

Неизвестно, кто первый в тот вечер глянул на этот оплот супостата, но прежде чем Крохабенна понял, что происходит, лица полыхнули яростью, над толпой взметнулись руки, наскоро вооруженные камнями и палками. А на придорожном камне перед толпой, освещенный заходящим солнцем, явился Ерет, чернокудрый молодец, дальний родич первосвященника, кричащий:

– Разве не долг наш прибраться в доме к приходу Победоносца? Он же презрит нас, недостойными своего взгляда почтет, если труды победы мы взвалим на него, а сами уклонимся от боя!

Толпа взревела, повторяя вслед за ним:

– На крюк Авия! Смерть шернам! Смерть выворотням!

И сплошным потоком хлынула к дальней черной башне.

Крохабенна побледнел. Знал, что гарнизон в замке невелик и разъяренная толпа нынче способна разнести крепость по камушку, но знал и то, что за Авием и горсточкой его воинов стоит вся ужасающая, гибельная мощь шернов, что любой надрыв жилки в крыле постылого наместника означает новую беспощадную войну всему людскому племени, а та сулит новые страшные поражения и неописуемое разорение, как бывало во времена прадедов.

Он крикнул: «Остановитесь!», но его голоса теперь никто не слушал, не слушали и монахов-вестников, которые, преграждая дорогу толпе, кричали, что до прихода Победоносца нельзя ничего предпринимать, он один имеет право начальствовать и отдавать приказы.

Ерет толкнул старшего из монахов в грудь, – тот попятился и сел на камни, – и вместе с толпой ринулся вперед к узкому перешейку между прудами.