Шрифт:
Закладка:
Их дикий и безжалостный смех звенел у меня в ушах, оглушая и парализуя, из разинутых ртов сочились жестокость, ублюдочность, варварство по отношению к человеческой душе и телу, глаза, куда бы они ни взглянули, источали яд, проникающий в пространство школьного коридора, пропитывающий стены вседозволенностью и насилием.
Один из оравы не постеснялся зайти в женский туалет, не обращая внимание на только что вошедших старшеклассниц, которые поняли происходящее и также поддались всеобщему одурению, смеясь и тыкая в меня пальцем, и со всего размаху дал мне пощёчину. От удара я начала падать назад и, стукнувшись головой о кафельный пол, потеряла сознание.
Когда я пришла в себя, никого рядом не было. Уже давно прозвенел звонок на урок. Кровь под носом высохла. Я судорожно умылась и через силу, еле сдерживая слёзы, пошла на встречу со своими мучителями.
Зайдя в класс и извинившись за опоздание, я выслушала гневную тираду от педагога, которая и без моих опозданий относилась ко мне высокомерно-снисходительно.
– Все сидят на месте, никто не опоздал. Почему ты считаешь, что можешь разгуливать во время урока? Я не могла выдавить из себя ни слова. Говорить преподавателю или классному руководителю об очередной насильственной ситуации было бесполезно, а мне после моих заявлений становилось только хуже, травля усиливалась и достигала апогея. Душегубы знали о моей беспомощности перед ними.
Даже те, кто не присутствовал на «аттракционе», были уже в курсе произошедшего. По классу пустили записку, где была нарисована я и мои гениталии.
В тот день я впервые в жизни испытала насилие над женщиной. У меня было ощущение, как будто мне между ног залезли тысячи грязных рук и от их грязи я не смогу отмыться никогда.
Странно, но у меня ни разу не возникла идея вызвать в школу милицию, хотя это была бы хорошая идея.
Путь из варяг в греки
Отца не стало ровно в тот момент, когда родители развелись. Я была совсем маленькой и не запомнила его. Он не платил алименты и снял с себя всю ответственность за воспитание ребёнка после развода. Мой отец оказался малодушным и никчёмным. Я ненавидела и презирала его, боясь, что дефектные гены могут передаться мне, но в то же время жила надеждой, что он изменится и вернётся к нам, став для меня хорошим примером мужчины. Чуда так и не произошло.
Отношения с матерью были не лучше. Моя мать не была алкоголичкой, не водила в дом мужиков, но регулярно била меня, сбрасывая пар, прятала еду, выставляла меня зимой из квартиры в подъезд в одной пижаме и всевозможно ухищрялась настолько, насколько искажённо может воспринимать женское изуродованное сознание окружающий мир. Я никогда не била её в ответ, жалея и опасаясь, что этим могу сделать ей ещё больнее, чем её изувеченная ею же психика. Так же, как я надеялась на отца, я надеялась и на мать. Я верила, что она когда-нибудь сможет полюбить меня.
Изначально она не хотела быть связанной узами брака и рожать, когда случайно забеременела. Она была свободной женщиной, стремящейся жить по-своему красиво, поступать в соответствии со своими желаниями и своей волей.
Слепые убеждения в том, что она – хозяйка своей жизни, сыграли с ней злую шутку при замужестве и рождении ребёнка, одновременно спровоцировав в ней чувство собственничества и протест.
Её скорый развод с отцом после его измены был достойным женским поступком. Она не стала манипулировать мужчиной, пытаться выиграть на его неверности, не пресмыкалась, не старалась сохранить то жалкое подобие семьи, что остаётся после предательства. Она ушла.
В двухкомнатной квартире, оставшейся после смерти бабушки с дедушкой, её жизненная программа, с официальной стабильной работой, начала сбоить. Когда-то став рабой косной установки, она делала из меня часть своей собственности, при этом ожесточаясь и воспринимая меня как помеху и угрозу своей свободе. Желание оставаться свободной во что бы то ни стало перешло границу и переросло в своеволие и беспредел. Игнорирование сменилось презрением, а затем и жестокостью. Её рукоприкладство было желанием не замечать меня, но резавшее глаз наличие постороннего существа в квартире раздражало и заставляло бить меня без причины снова и снова.
Незапланированное материнство не зажгло чувство благодарности и радости. Её претензии к жизни при общем благополучии взращивали обвинения и чувство несправедливости.
Её решение родить ребёнка не определялось страхом невозможности в дальнейшем не иметь детей. Если бы это был страх, она бы не стала менять свою жизнь столь кардинальным образом. Страх парализует и не даёт двигаться дальше. Окружающие не давили на неё. У неё было право выбора. Она руководствовалась желанием остаться в будущем женщиной с репродуктивной функцией. Я была иного мнения. Мне казалось, что лучше бы она сделала аборт, а я не появилась бы на свет.
Моё несогласие с принятым ею решением заключалось в том, что я не считала, что физическая неспособность женщины рожать детей делает её неполноценной и ставит преграды на пути. Женщина, которая действительно готова к материнству, не делит детей на своих и чужих, для неё все дети – это дети. Она не будет убиваться по поводу неспособности к зачатию в попытках всеми правдами и неправдами забеременеть, проклиная судьбу и рыдая от очередного выкидыша. Женщина-мать станет матерью для того ребёнка, у которого матери нет, а для ребёнка лучше вовсе не появиться на свет, чем родиться у той женщины, что не способна сделать окружающий мир счастливым. Быть матерью – это призвание, а не функция. Лучше совсем не родить, чем родить не вовремя. Что может дать недозрелая женщина ребёнку? Ничего ясного.
Чем больше она била, тем больше входила во вкус. Она уже не могла остановиться.
– Кому нужна женщина с ребёнком? Своим появлением ты поломала мне всю жизнь! Обратно-то не затолкаешь!
Вся наша немногочисленная семья состояла из двух человек, один из которых был не нужен из-за невменяемости другого.
Впервые я задумалась о проституции всерьёз в четырнадцать лет, когда мать уже не в первый раз попрекнула меня куском хлеба, подсказав, как мне этот кусок хлеба добыть.
– Иди зарабатывать деньги! Сидишь на моей шее до сих
