Шрифт:
Закладка:
В тот год Антонио одержал свою первую большую победу — в октябре, на Гран-при Италии. Ровно за два месяца до этого заглохший двигатель «Альфа-Ромео» лишил Аскари уже, казалось, завоеванного Большого приза Европы в Лионе — двести тысяч французов с упоением улюлюкали, когда механик отца тщетно пытался растолкать машину у подножия главной трибуны. А потом Аскари поехал в Монцу.
Альберто, одетый в матросский костюмчик, все пять часов провел в боксах «Альфа-Ромео». Он отчаянно прислушивался к тревожным или радостным голосам взрослых — механиков, инженеров — и конечно не мог видеть, как шла гонка. Только потом он с замиранием сердца слушал рассказы очевидцев. Смотреть на езду Аскари было страшно. Говорят (впрочем, Альберто не верил этому ни тогда, ни сейчас), некоторые зрители даже падали в обморок. Во время остановки в боксах к отцу будто бы подбежал главный судья и пригрозил снять лидера с гонки, если тот будет продолжать в том же духе. Сам же Альберто хорошо помнил только круг почета в Монце — он сидел на коленях отца в тесном кокпите «Альфа-Ромео» и счастливо улыбался реву огромной толпы болельщиков...
«Как ездил твой отец?» — Энцо Феррари посмотрел на юношу строго и в то же время, как показалось Альберто, слегка растерянно. Это было где-то в середине тридцатых, когда их давний знакомый, бывший менеджер отца, заглянул к ним домой по делу, а Элиза Аскари на минуту отлучилась из гостиной. «У Антонио был твердый характер»,— наконец произнес Феррари. А потом стал говорить все быстрее, все горячее, будто высказывая то, о чем давно думал, но не решался говорить: «Он был чрезвычайно энергичным человеком. И по-настоящему смелым. Нет, не просто смелым — абсолютно бесстрашным. Да к тому же имел талант к импровизации. Мы называем таких гонщиков «Гарибальдино», имея в виду отчаянный, безрассудный, интуитивный стиль. Такой пилот никогда не просчитывает ход гонки наперед, распределяя силы по кругам или варьируя свой темп в зависимости от скорости соперников. Он атакует каждый поворот как последний, проходя его с каждым разом все ближе к пределу сцепления шин с дорогой...»
Тогда юный Аскари не смог сдержать обиды. Он ничего не ответил, только закусил губу и ушел в свою комнату. Но сейчас двукратный чемпион мира Альберто Аскари хорошо понимал то, чего не мог знать подросток Альбертино. Немногие гонщики, использующие такой стиль езды, доживают до старости. Для Антонио Аскари развязка наступила меньше, чем через год, на только что построенном треке Монлери во время Гран-при Франции 26 июля 1925 года.
Как обычно, он начал гонку в сумасшедшем темпе и после первого 12-километрового круга опережал ближайшего из соперников метров на четыреста. С каждым кругом преследователи отставали все больше, и через двадцать кругов Аскари уехал от шедшего вторым Бенуа на три минуты. Пошел небольшой дождь, трасса чуть намокла, но Антонио не снизил скорости. На 23-м круге на входе в пологий левый поворот «Альфа-Ромео» чуть занесло, ступицей колеса она зацепила изгородь, ограждавшую трассу, сто двадцать метров боком неслась по обочине, со страшным треском ломая хлипкий заборчик, и перевернулась. Французские солдаты, охранявшие трассу, и зрители вытащили гонщика и осторожно отнесли к карете скорой помощи. Аскари умер по дороге в больницу.
Обломки «Альфа-Ромео-P2» еще лежали в канаве, тело Аскари увезли в больницу, а Гран-при Франции продолжался. Только на середине тысячекилометровой дистанции в боксах узнали о смерти Антонио, и в знак траура итальянская команда снялась с гонки.
«Никогда не говори мне об автогонках...»
Тридцать лет прошло с тех пор. Острая боль, страшная обида на злую судьбу, отнявшую у него самого любимого на земле человека, давно прошли. Сам опытный и искусный гонщик, Альберто сейчас хорошо понимал, что отец погиб по собственной неосторожности. Дождь, три минуты преимущества... Не нужно было гнать. Но Антонио Аскари не умел снимать ногу с педали газа. Он был абсолютно бесстрашным человеком, а гонки воспринимал, как опасную, щекочущую нервы игру — не более того. «Я ведь совсем другой, — думал Альберто, послушно снизив скорость перед перекрестком. — Ни в чем не похож на отца. Ни стилем езды, ни самим отношением к спорту, к жизни. В первом раунде судьба обыграла Аскари, во втором мы возьмем реванш».
Синьора Аскари была мужественной и энергичной женщиной. Альберто никогда не слышал от нее жалоб на судьбу. Или почти никогда. Может, потому, что маме некогда было жаловаться. Она управляла гаражом Аскари — а это было, между прочим, генеральное представительство «Альфа-Ромео» в Ломбардии, давно переехавшее в более просторные помещения на Виа Кастельверто — и растила четверых детей. Лишь однажды — это было в сентябре тридцать третьего, когда в Монце погибли Чайковский, Борзаккини и любимый их толстяк, любитель спагетти, красного вина и оперных арий дядя Джузеппе Кампари — синьора Аскари сказала 15-летнему Альберто: «Никогда, ты слышишь меня, никогда не говори мне об автогонках. Я не желаю об этом больше слышать».
Альберто и не думал болтать о гонках — зачем нервировать маму, зачем лишний раз распространяться о том, что все равно неизбежно? Он не сомневался, что будет автогонщиком. Школу Аскари терпеть не мог, учился через пень-колоду, пропуская мимо ушей большую часть того, о чем уныло твердили зануды-учителя. И тайком от матери бегал с приятелем на небольшую мототрассу на окраине Милана. А в шестнадцать лет Альберто купил мотоцикл — 500-кубовый «Сертум». Он долго убеждал мать — да, машина мощная, но вовсе не гоночная, обычная дорожная модель. Они даже дали ей имя «Иль Марешало» — «Маршал». Элиза Аскари скрепя сердце согласилась, но на всякий случай отправила сына подальше от дома и страшной двухколесной машины. Сначала Альберто учился в интернате в Ареццо, возвращаясь в Милан только на выходные, а потом угодил еще дальше — в колледж в Мачерате.
Но продолжалось это мучение недолго, вскоре Альберто сбежал из колледжа — надоело. А в июне 1936-го, незадолго до своего восемнадцатилетия, записался на гонку «24 часа Миланского автоклуба». Поломка тормозов «Иль Марешало» и довольно болезненное падение — вот чем закончился его первый старт. Впрочем, Альберто было не столько больно, сколько обидно: каждый мог показывать пальцем на сына великого Аскари. И через неделю он
