В хате за столом сидело пятеро молодых парней. У каждого на ремне висел пистолет. Один из них, с широким лицом, улыбнувшись, встал и сказал:

— А, Борода!

За ним встали все.

— Начальство? — коротко спросил приветствовавший Петра Петровича, кивнув на меня.

— Нет, корреспондент «Правды». Будет писать, как вы плохо ведете разведку, — подзадоривал Вершигора.

— Ручаюсь, будет у нас без работы, — добродушно отшутился широколицый.

— Познакомьтесь, — сказал Петр Петрович.

— Черемушкин Дмитрий, — представился широколицый.

— Бережной Иван Иванович, командир разведывательной роты.

— Мычка Федор, рядовой, пеший разведчик.

— Ковалев, политрук.

— Ну, а этот, — указал Петр Петрович, — взводный Гапоненко.

— Садитесь, — пригласил Бережной, — гостем будете.

— Хлопцы, — сказал Вершигора, — корреспондент должен вас хорошо знать и в бою не расспрашивать: кто это, как фамилия и тому подобное.

Вершигора ушел. Мы сели за стол.

Все парни как на подбор. На груди Черемушкина в свете лампы блестели ордена Ленина и Красной Звезды. Из грудного кармана его пиджака выглядывал автоматический карандаш. Прядь волос падала на лоб, и он привычным движением отбрасывал ее назад.

— Хотя я и вологодский, — сказал он, — а ковпаковец коренной. Вот они — пришлые, — кивнул он с улыбкой на Бережного.

— Ну, это не считается, — заметил Бережной, — что пришлые. Все равно ковпаковцы. Чем мы с Гапоненко и Лапиным виноваты, что нас гитлеровцы не окружали? Мы добровольно пошли в тыл врага, что ж такого, скажи, пожалуйста? — заключил он, подмигивая Черемушкину.

Бережной и его боевые товарищи, выполняя специальное задание, на самолете перелетели линию фронта и в намеченных местах выпрыгнули с парашютами.

Когда задание было выполнено, они бродили около линии фронта и, не найдя выхода к своим, осели в партизанском отряде. Вместе с Вершигорой во вражеский тыл было высажено несколько человек, в том числе и радистка. Группа Вершигоры была принята Ковпаком и стала работать в его разведке.

Мычка, высокий украинец, сидел в углу и молча слушал. Казалось, его ничто не тревожило. Он смотрел на говоривших и что-то обдумывал. На его мундире тоже был орден Ленина.

Когда заговорили о полицаях, Мычка сказал:

— Да, им будет всю жизнь тошно. Хоть немного поработал на врага, а этого не смоешь. Если даже потом человек много сделал в борьбе с врагом и оправдал себя перед товарищами, все равно мысль о полицайстве будет до могилы мучить его.

Партизаны знали, что Мычка в свое время был мобилизован гитлеровцами в полицию. Но, получив винтовку, очутился у Ковпака.

В избу вошел молодой партизан.

— Иван Иванович, — сказал он, — ужин на столе. Где тут гость? Дай посмотреть на человека с Большой земли.

Он подошел ко мне и протянул руку.

— Зяблицкий Василий, старшина разведроты, интендант, заготовитель, одним словом, хозяин роты. Люди-то в Москве такие же остались, как и здесь? Русские никогда не меняются. Так ведь? Что Москва?

— Нормально.

— Я так и знал, в Москве должно быть нормально. Москва — столица!

Все встали и вышли на улицу. Кто-то взял меня в темноте под руку и повел вперед. Не успели пройти и пятидесяти шагов, как очутились в светлой хате.

На табуретках и прямо на полу, на соломе, сидели молодые парни и чистили автоматы. В глиняных мисках горели опущенные в жидкое сало фитили.

— Это бойцы «чертовой дюжины», — сказал Бережной.

Мы познакомились. Здесь были разведчики Лапин, Стрелюк, Землянко.

— Завтра ребята пойдут в дальнюю разведку, — сказал Бережной, кивнув на разобранные автоматы. — Перед делом не мешает почистить и снять масло. Морозно. Оружие не любит холода.

На следующий день в избе, которую занимал Ковпак, собрались партизанские командиры. На это совещание командиров из соседних деревень приехали верхом, в санях, накрытых коврами, пришли на лыжах либо просто пешком. Деревенская улица была людна и оживленна, словно в праздник. Не торопясь, прогуливались по морозцу молодые парни с автоматами, перекинутыми через плечо. У многих под воротниками немецких мундиров были подшиты белые подворотнички, некоторые щеголяли в летних лайковых перчатках, и все без валенок: молодые — в хромовых трофейных сапогах, начищенных сажей, пожилые — в добротных яловых. Не верилось, что деревня находится больше чем в тысяче километров за линией фронта, в глубоком немецком тылу.

Сидор Артемьевич Ковпак развернул на столе карту и рылся в карманах, что-то отыскивая.

— Бес их возьми! — сказал он сам себе озабоченно.

Вершигора, улыбаясь, заметил:

— Так часто бывает в жизни. Например, ищешь шапку, а она у тебя на голове…

Ковпак недоумевающе посмотрел на него и тут же взялся за дужку очков, которые были на лбу.

— Бес их возьми, а я их ищу, найти не могу! — засмеялся он.

Ковпак оглядел собравшихся и, как бы перебирая в уме одного за другим своих командиров, сказал:

— Деда-Мороза нет, нет и его командира. Подождем малость.

Изба была просторная. Стол стоял у окна, был накрыт скатертью, расшитой красными петухами. Спиной к окну сидел Ковпак, наискосок от него — комиссар Руднев. Командир батальона Федот Матющенко сидел рядом с комиссаром. Он был сутуловат. Поверх его шубы был надет широкий брезентовый плащ, и комбат казался квадратным. Матющенко с первых дней организации соединения воевал под началом Ковпака, командовал батальоном, который составлен из жителей преимущественно Шалыгинского района, Сумской области.

Молча курил, ожидая начала совещания, секретарь партийного бюро соединения Панин. Он стоял у печки, прислушивался к говору и не торопясь затягивался табачным дымом. Яков Григорьевич уже побывал в батальонах, в ротах, беседовал с командирами и бойцами и сейчас ждал того момента, когда Сидор Артемьевич начнет говорить.

Рядом с Паниным стоял командир конной разведки — комсомолец Александр Ленкин. Стройный, красивый, весь подтянутый. Из правого рукава его немецкого мундира выползала змееподобная нагайка, чапаевская каракулевая шапка была лихо заломлена на затылок. Он держался сдержанно, как и подобает молодому человеку, попавшему в среду старших. Здесь он был всех моложе, но у себя, среди разведчиков, был старше всех. Большие, хорошо расчесанные усы спускались на углы его рта, прикрывая верхнюю губу. Ленкин степенно принял предложенный Матющенко табак и, молча скручивая цигарку, изредка посматривал на Ковпака.

И вот наконец в избу вошел, впустив клубы морозного воздуха, тот, кого поджидал Ковпак. Он поколотил валенком о валенок, снял шапку, поискал гвоздь на стенке и, отыскав его над лесенкой, приставленной к печке, повесил шапку и размотал шарф. Это был настоящий Дед-Мороз, образ которого каждый из нас хранит в памяти с детского возраста: невысокого роста, с белой как снег копной волос на голове, с окладистой бородой и