Как-то так получилось, что тихоня и скромняга Виктор первым из нас начал встречаться с девушкой. Познакомился он с ней в математическом кружке районного Дворца пионеров. Так сказать, первопричина их дружбы была далеко не лирической. Даже в армии Виктор получал от Матильды математические задачки и в ответном письме должен был сообщить их решение. После ужина Виктор уходил в Ленинскую комнату и сидел там до отбоя. Утром ребята спрашивали:

— Ну, как? Решил?

— Все в порядке. — Лицо Виктора расплывалось в улыбке. — Только вот попотеть как следует пришлось.

Владик смеялся:

— Ну и хлопот вы с Матильдой доставляете военной цензуре! Ведь им там, будь вы неладны, тоже ваши задачки решать приходится.

Появилась тетя Тамара, наполнив маленькую комнату шумом, холодом, запахом овечьей шерсти. Она заключила Марию Федоровну в могучие объятия, а затем, придирчиво осмотрев ее, сказала:

— Молодец, прекрасно выглядишь. Не зря капитальный ремонт получила. — И пошла на кухню разогревать борщ, а мы попрощались.

Солнце уже подкатилось к самому горизонту, заметно похолодало, оттаявшие было лужи снова затянуло льдом.

— Где-то надо и пообедать, — предложил Владик, — да и рюмку не мешало выпить, как средство отдохновения от всех забот.

У входа в шашлычную «Восток» толпились, как всегда, любители бастурмы и люля-кебаба. Но за закрытой стеклянной дверью, на которой висела табличка «Мест нет», бдительно нес свою вахту швейцар дядя Яша, высокий, крепкий старик с крупным, мясистым носом и пышными бриановскими усами. Вид у него был очень важный и значительный. Наверное, такая ответственная осанка была у апостола Петра, когда он полномочно решал, кого пускать в рай, а кому давать поворот от райских ворот.

Ворота здешнего рая открывались, однако, просто. Владик приложил к самому стеклу металлический рубль так, что он был виден только дяде Яше. Тот понятливо кивнул, приоткрыл дверь и крикнул:

— Эти двое заходите!

В шашлычной было тепло и душно. Стулья стояли так тесно, что клиенты с разных столиков касались спинами друг друга. Каким-то чудом между ними еще умудрялись протискиваться дородные рассыпчатые официантки с подносами, уставленными бутылками, глиняными горшочками с азербайджанским супом пити, тарелками с шашлыками. Папиросный дым плавал под сводчатым потолком, на котором было нарисовано, как бравые джигиты танцуют лезгинку на фоне двуглавой горы, покрытой виноградником.

Мы долго стояли в гардеробе, пока наконец в дальнем углу не освободилось два стула. Владик брезгливо протер стол бумажной салфеткой, отодвинул на край горку неубранной посуды и закурил с видимым удовольствием.

— Ну, какие новости у вас в институте? — спросил он.

— Бывают и курьезы, вот бы тебе на карандаш. В нашем питомнике подружили кошку с собакой, лисицу с курицей, волка и овцу. Поставив эти опыты, трое экспериментаторов между собой поцапались, перегрызлись, пишут друг на друга кляузы, каждый хочет приписать себе все заслуги. Ну, а вообще институт ведет большую работу, есть что показать. И у меня приятные новости. Диссертация получила неплохие отзывы, скоро ее представят к защите.

— Счастливые мы все-таки с тобой люди, — сказал Владик, думая о чем-то своем. — Живем, работаем, видим, как вокруг хорошеет жизнь. А ведь мы были ничуть не лучше всех тех мальчишек, которые остались в полях под Воронежем и вот уже сколько лет глядят снизу, как растет картошка…

Владик хотел еще что-то сказать, но у стола возникла официантка.

— Корейки на вертеле не будет, идет шашлык по-кавказски, — доложила она строго. — Сухое вино кончилось. Впрочем, коньяк в неограниченном количестве.

Мы сделали заказ и стали разглядывать посетителей. За соседним столиком шумели семеро молодых ребят — косматых, подчеркнуто небрежно одетых.

— В интересное время живем, — усмехнулся Владик. — Старики бреются электробритвами, а молодежь отращивает архиерейские бороды.

Он стряхнул сигаретный пепел и добавил уже серьезно:

— Конечно, я далек от мысли, что эти парни плохие. И в наше время находились критики вроде меня: одним не нравились клеши, которые мы носили, другим — быстрые фокстроты, которые мы танцевали.

— Фокстрот не помешал обладателям широких штанов стать хорошими солдатами, — заметил я. — А ведь от «лисьего» шага до строевого был, по существу, только один шаг: двадцатого июня был у нас выпускной бал, а двадцать второго началась война…

Мы помолчали. Наверное, обоим вспомнился в эту минуту бурлящий военкомат, толпы людей с вещмешками, непривычные слова военных команд. Огромный лейтенант спросил тогда у щуплого и маленького Виктора:

— Скажи, доброволец, а тебе есть уже восемнадцать лет?

— Нет, но скоро будет, — пообещал Виктор.

Он не обманул лейтенанта: восемнадцать ему действительно исполнилось, а вот девятнадцать уже никогда…

Появилась наша официантка, принесла закуску, открыла коньяк и удалилась, объяснив, чтобы мы дали ей знать, когда нести горячее.

Владик наполнил рюмки, сказал:

— Давай выпьем за Марию Федоровну, за ее душевное успокоение. Впрочем, этого никогда не будет…

Он закинул голову, одним движением вылил стопку в рот, фыркнул и ткнул вилкой в капусту, политую свекольным соком.

За окном шашлычной повисли ранние сумерки. На улицы из учреждений выкатился служивый люд, заполнил тротуары, переходы, троллейбусы и трамваи. У стеклянных дверей уже хорошо подогретый дядя Яша с трудом сдерживал яростный внешний натиск.

Мы пили коньяк и вспоминали, как это было.

Ночью наш курсантский полк, формировавшийся в тамбовских лесах, был поднят по тревоге и посажен в эшелоны. Уже в дороге мы узнали, что немцы ворвались в Воронеж и нас везут туда. Разгрузились на маленькой лесной станции и дальше шли пешком. Шли форсированным маршем, спали по три часа в сутки. Некоторые ребята приспособились дремать на ходу. Один тянул винтовку за ствол, а другой, обхватив руками приклад, закрывал глаза и тащился как бы на буксире. Потом они менялись местами. Ближе к Воронежу на походные колонны стали нападать «мессершмитты». Солдаты разбегались по обе стороны от дороги, падали лицом в теплую, мягкую траву и мгновенно засыпали, не слыша уже ни надрывного воя моторов, ни пулеметной стрельбы, ни отчаянных криков сержантов, пытавшихся поднять свои отделения. За четыре дня изнурительного пути нам дали по горсти сухарей, по пачке горохового концентрата и по банке американской тушенки на десятерых. Горячей пищи не было ни разу. Сказали, что кухни разбомблены с воздуха…

Под воронежским селом Подгорное мы прямо с марша вступили в бой. Здесь уже шло многодневное кровопролитное сражение. Село переходило из рук в руки, и когда удалось окончательно выбить гитлеровцев, от села уже ничего не осталось.

На закате, когда отгромыхал бой и последняя эскадрилья желтохвостых «юнкерсов», отбомбившись, ушла на запад,