умилилась тому, как моё шестилетнее сокровище наивно пытается успокоить меня. Наскоро вытерев распухший от слёз нос, я проводила сына в детскую и уложила его. Вернулась на кухню с бутылкой J&B и влила в себя хорошую порцию противно воняющего виски. Посидела. Мир замедлил безостановочное кружение в моей голове и начал останавливаться.

Тогда я всё поняла. Я была дурой. Сама, собственными руками я приволокла в дом эту отраву и по своей простодырости бросила её на столе. Неизвестно, как и почему полиция оказалась у нас, но всё сошлось роковым образом. И тут меня будто ударило в голову. Сашенька! Это же он попросил меня взять домой разноцветную коробочку! Или он не знал, что находится в ней, или сделал это сознательно, чтобы героиновый порошочек переждал опасность в нашей квартире, находящейся вне всяких подозрений. Вот же педрила поганый! Я побегу сейчас к нему, выволоку из тёплой постельки вместе с его Толюсиком и сдам в полицию! Пусть там объясняется и отдувается сам. Такие проблемы – не для моей женской головушки.

Я вскочила, ударилась коленом об угол холодильника, беззвучно выругалась и стала натягивать джинсы. Забыв про дождь, как была, выбежала из квартиры. Тощий рыжий охранник с бородой, как у норвежского шкипера, уже будучи в курсе скандала, с любопытством уставился мне вслед.

Если дворами – это было рядом. Сашенька снимал небольшую квартирку на Весенней, улице традиционных гей-тусовок, в доме с псевдовенгерским рестораном, экзотически именующимся «Шалго». Ещё издалека я увидела, что в окнах его квартиры горит свет. Задыхаясь, взбежала по лестнице и начала колотить в дверь кулаками.

Дверь вдруг скрипнула и подалась.

На мгновение я мысленно ужаснулась, но открыла её. Такое обычно описывается в плохих детективных романах, но, входя в квартиру, я уже догадывалось, что меня ждёт. Сашенька тряпичной куклой лежал на кровати, огромном своём сексодроме, и смотрел на меня, нелепо вывернув шею. Лицо его было неестественно сизого цвета, а язык торчал из-за редких зубов. Сашенька не дразнился. Он был мёртв, настолько, что мертвей и быть не может.

Уже позже, анализируя свои действия в критический момент, я подивилась тому, насколько осторожно и аккуратно всё сделала. Видать, чтение на досуге всякой детективной белиберды так крепко засело моей в голове, на уровне подсознания, что я старалась ничего лишнего не касаться и без нужды ничего не сдвигать с мест. Даже выходя потом из квартиры, я не забыла протереть носовым платком дверную ручку.

По обиталищу теперь уже мёртвого Сашеньки я прошлась достаточно хладнокровно, стараясь глядеть на лежащее тело, как на полноправный предмет обстановки. Правда, шептала про себя на манер Скарлетт О’Хары: «Я поплачу об этом потом».

На просторной кухне всё блестело, словно в операционной – покойный Сашенька был чистюлей. Однако на белой скатерти остались следы застольной беседы: пустая бутылка из-под армянского коньяка, две стопки, останки какого-то разноцветного салата и початая коробка конфет. Ни малейшего намёка на то, что здесь происходила ссора – сидели люди, выпивали да мирно толковали меж собой.

Да и в комнате, не считая изрядно пожульканного покрывала на постели, тоже всё было чинно-благородно: шторы на окнах не оборваны, мебель на своих местах, дверцы шкафа закрыты, ящики небольшого комодика не выдвинуты, и даже вполголоса работающий музыкальный центр подмигивал из угла разноцветными огоньками. Короче, за исключением лежащего со свёрнутой шеей хозяина жилища, поводов для беспокойства не было.

Я опасливо присела у Сашеньки в ногах и задумалась. Похоже, что ничего ценного в квартире не взято. Даже при том, что у него уходила куча денег на своего маргинального Толика, Сашенька не бедствовал, ведь платила я ему более чем прилично. Значит, не пошлое ограбление стало причиной гибели моего заместителя. Скорее, бытовая или интимная ссора с кем-то, кого Сашенька привёл к себе в этот вечер и угощал коньячком. А, может быть, убийство оказалось случайностью? Похоже, что так, ведь убийца быстрее лани бежал из квартиры, не выключив свет и даже не захлопнув двери. Видимо, было ему очень страшно от содеянного. А что, переусердствовали ребята в интимных ласках, надавил проклятый мужлан на нежное горлышко Сашеньки чуть сильней, чем надо, – хрусть и готово! Тут я, пересилив себя, пристальнее взглянула на труп и поняла, что так вывернуть человеку шею – это надо постараться. Стало быть, не случайность.

Ревность? Я слышала, что гомики болезненно ревнивы, и кровавые разборки на этой почве у них нередки. Мало ли кого из своих бывших любовников мог притащить к себе сентиментальный Сашенька. Искать среди них – гиблое дело: ни один даже не отпечатался в моей памяти. Кроме Толика, конечно. Тот последним ходил в постоянных сожителях Сашеньки и был обворожителен, как бог. На взгляд обезьян Центральной Африки, конечно. Толюсик был постоянно небрит, видимо, чтобы компенсировать обширнейшие залысины на черепе. Ходил ссутулившись, загребая воздух лопастями ушей, а жёлтые глаза его, глубоко посаженные, глядели до того холодно и пристально, что я даже как-то попросила Сашеньку не водить своего друга к нам в «Экстаз» и не пугать трепетных покупательниц. Впрочем, в постели самцом Толян, наверно, был неплохим, если Сашенька так страдал по нему.

Уж не Толик ли и прикончил его? Сожительствовали они достаточно активно и страстно, так что Сашенька периодически ходил в чёрных очках, скрывая качественно поставленные фингалы. Да и сидел в последний раз Толюсик, насколько помнились мне душевные излияния покойного зама, за то, что обрезком водопроводной трубы проломил кому-то голову. Но зачем было Толику убивать свою курочку, пардон, петушка с золотыми яйцами? Сашенька кормил его, одевал и ублажал изо всех сил, не жалея денег. Опять что-то не клеится…

Причина может быть только одна, и связана она с тем самым героиновым пакетиком, из-за которого и арестовали Володю. Разборка произошла тоже из-за этого, и Сашенька поплатился жизнью. Но чей тогда героин? Толика или кого-то ещё? Там ведь порошочка приличное количество, а у нас и за меньшие деньги шею человеку могут свернуть не задумываясь. О, господи!

Так ничего и не определив своим любительским анализом, я поднялась, подошла к комоду и наугад осторожно выдвинула несколько ящиков. В среднем лежал большой фотоальбом. Я перелистнула его страницы. Какие-то незнакомые люди, люди. Вот фотографии, сделанные у нас в магазине на Восьмое марта. Я с букетом роз. Вот Сашенька, загримированный под японскую гейшу, – память о его романе с одним из ведущих актёров местного драмтеатра. Вот и Толик, дарящий в объектив нежную улыбку Кинг-Конга. Не зная ещё толком, с какой целью, я взяла альбом и пошла прочь, по-прежнему оставив дверь в квартиру незапертой и не выключая света. Так его быстрее обнаружат…

Выходя на площадку, я ещё раз, прощаясь, оглянулась на мёртвого Сашеньку, почувствовала, как рыдания подступают к горлу, и метнулась вниз по лестнице. Потом я долго сидела на скамейке посреди ночной Весенней и ревела, хлюпая носом. За какие-то шесть последних часов жёсткая рука выхватила из моей жизни двух людей, на которых держались мои стабильность и покой. Слёзы безостановочно катились по щекам, а я их уже и не вытирала, потому что платок всё равно был – хоть выжимай. Какой-то запоздалый мужичок потоптался около меня, но, видать, оценив мои тапочки на босу ногу и прижимаемый к груди фотоальбом, решил, что я не ночная бабочка, а жертва семейного дебоша, и поплёлся дальше.

Наркорыцарь Кацман

Карабан позвонил ни свет ни заря. Я забылась только под утро, наскоро разглядывая какие-то обрывки тяжёлых снов. Телефон заквакал на тумбочке у изголовья, и я, ещё не понимая, досматриваю очередной кошмарик или это объективная реальность, взяла