Впрочем, Степана с прошлого лета забрили в рекруты. Василина, даже не успев родить первенца молодому мужу, осталась в семье свекра и свекрови одна. Правда, на ее цветущий вид и яркие наряды это совсем не повлияло. Может, и правда, заботятся о невестках в якунинском доме. Может, и ей там хорошо будет.

За накрытым столом, на который гости выставили привезенное с собой угощение, ударили по рукам, назначив свадьбу на весну, сразу после Великого поста. Марфа для порядка проплакала всю ночь из-за юного возраста и невзрачного вида жениха, но к утру смирилась. Да и не спрашивал никто ее согласия. Батюшка сказал замуж, значит, замуж. Вот и весь сказ.

– Жалко мне тебя из отчего дома отпускать, Марфушка, – сетовал он. – Работница ты хорошая, да и любимица моя. Но пора тебе за мужнину спину перебираться. А у Якуниных тебе хорошо будет. Сытно. Никита – парень хороший, добрый. Он тебя не обидит. Да и верх ты над ним быстро возьмешь. Характер у тебя посильнее будет.

Пасха в том году выпала на четырнадцатое апреля, Красную горку отметили двадцать первого. С этого дня впервые с начала Великого поста церковь возобновляла проведение венчальных обрядов. Марфа верила в народные приметы, а потому надеялась, что свадьба станет для нее залогом долгой и счастливой семейной жизни. Недаром же говорят, кто женился и вышел замуж на Красную горку, тот будет счастлив всю жизнь. И венчание, и торжество провели в Глухой Квохте, после чего родня Марфы уехала к себе в Куликово, а она сама осталась в родительском доме молодого мужа, которому отныне предстояло стать домом и для нее.

Наши дни

Саша

Путь Саши лежал в деревню под смешным названием Глухая Квохта. Вернее, с точки зрения лингвиста Александры Архиповой, ничего смешного в названии не было. Квохтой называли северную утку средних размеров, сбивающуюся в многочисленные стаи. Охотники так и говорили: «Квохта пошла». Это Саша вычитала, собираясь в поездку.

В одном из источников она нашла информацию, что в средней полосе России местные жители так называли вальдшнепов из-за того, что птица эта издавала характерное квохтанье. Но вальдшнепы Сашу не интересовали, только утки. Она и в деревенскую глухомань-то отправилась исключительно из-за уток, точнее, из-за их кражи, случившейся, если верить документальным источникам, которые изучала Александра Архипова, в середине двенадцатого века.

Три года назад именно здесь, неподалеку от Глухой Квохты, проводились археологические раскопки. Один из местных (а может, не местных, Александра не уточняла) олигархов намерился построить здесь охотхозяйство, специализирующееся на водоплавающей и лесной дичи. Мужиком он оказался основательным, поэтому нанял специалиста-археолога, чтобы присматривал за извлекаемыми из земли предметами. Государство не требовало, а вот совесть – да.

Серьезный и совестливый подход окупился сторицей, потому что уже через месяц работы на окраине деревни нашли берестяную грамоту. Лингвист Архипова как раз была «берестологом», то есть человеком, специализирующимся на таких грамотах. Последние девять были найдены в Новгороде Великом и еще две – в Старой Руссе. После этого случились четыре года затишья, и вот наконец находка в Глухой Квохте, которая тут же всколыхнула научное сообщество.

Конечно, ничего особенно скандального, типа найденных ранее писем на бересте, в которых описывались драматические ситуации вроде «проданного сына» и злой мачехи, обзывающей падчерицу «вражиной», в ней не было, но кое-что любопытное, причем как в историческом, так и в лингвистическом плане, все же имелось.

Грамота, довольно старательно порванная еще в древности, свидетельствовала о состоявшейся краже уток. Ее пытались уничтожить с особой тщательностью. Грамоту не только порвали на куски, но еще и верхний слой бересты оторвали, и только на нижнем остались глубокие отпечатки надписи, выцарапанной острым предметом.

Из грамоты следовало, что некто украл двадцать (точнее, полсорока) тушек уток. И Александра понимала, что число двадцать не было случайным, ведь многие товары на Руси исчисляли «сороками». Кто именно и зачем украл уток, оставалось неясным, и лингвист Архипова, готовящая к защите кандидатскую диссертацию, охотно включилась в расследование, которое кроме научного оказалось еще и детективным.

То, что утки были именно украдены, подтверждалось хорошо сохранившимся словом «крале», за которым уцелели крохотные фрагменты четырех букв, явно скрывающие имя преступника. Из точек и черточек выходило, что уток украл некий князь, но князь, ворующий уток, да еще и попавший под следствие, плохо укладывался в сознание.

С помощью реконструкции фрагментов и анализа возможных вариантов ученые, в число которых входила и Александра Архипова, пришли к выводу, что обрывок грамоты содержал древнее написание слова «Я». Другими словами, кто-то чистосердечно признавался в письменном виде в том, что «я крал уток».

Сашин научный руководитель, академик Российской академии наук, профессор Розенкранц утверждал, что текст соответствует содержанию так называемых расспросных речей Разбойного приказа. В таких случаях всегда в начале текста содержалась информация о том, что именно украли, а потом записывали, что такой-то тать признался в том, что крал или грабил, а случалось, и убивал. Другими словами, документ, с которым работала Александра Архипова, представлял собой запись допроса пойманных разбойников.

Далее в грамоте упоминались «пять гривен за уток», а также слова про некую «дань». Получалось, что береста представляла собой фрагмент протокола судебного дела, то есть являлась древнейшим образцом древнерусской судебной документации, составленной с помощью писцов.

Разумеется, все работы с бесценным хрупким материалом Александра проводила в специальных условиях, созданных на средства гранта в Высшей школе экономики, где она училась в аспирантуре. Вот только ее почему-то тянуло туда, где была обнаружена грамота. То ли чтобы проникнуться духом этих мест, то ли в надежде найти еще что-нибудь ценное, и в последних числах марта Саша отправилась в Глухую Квохту.

– И что ты будешь делать в этой глуши? – вопрошала подруга, знаменитая писательница Глафира Северцева, с которой Саша училась в школе. Давно это было. Очень давно. – И где ты собираешься жить? В деревенской избе?

Глафира была настроена крайне скептически.

– А если даже и в избе, так что ж с того? – отбивалась Александра. – Зато мое научное исследование будет аутентичным, что не может не сказаться на его качестве. Глашка, не пугай ты меня. Я и так боюсь. Мне летом на защиту выходить. Это, знаешь, как страшно.

– Я просто не понимаю, что ты хочешь там найти. В этой глухомани, – не сдавалась Глафира. – Ты же не собираешься раскрывать преступление, совершенное в