работы. И стирок. Но существовать вне человека или хотя бы картонной опоры стало печально.

Лицо представило себя женщиной и сказало ее деловым голосом:

— Нужно начать что-то. На что-то осядет пыль и можно будет сделать уборку.

Сразу понадобился стиральный порошок, но не было еще и воды, и не на что оказалось поставить ведро, и не нашлось тряпки.

Лицо со вздохом определило:

— Видимо, сегодня понедельник. Придется начать жить сначала.

И Женщине представилась горячая бесконечность, в которой кипело белье, бурлил, вращаясь вокруг многих осей, малиновый борщ, перед нескончаемой грудой белья накалялся стремительной яростью беспощадный утюг, и урчали мармиты, на которых выпаривались рыхлые пятна сладких груш. Пыль вокруг сна раскалилась и вспыхнула, выплеснув новенький, только еще закипающий Млечный Путь. Белому в черном сразу стало тесно, и пена, медленно вздыхая, начала вздыматься по жерлу и хлынула куда-то вовне.

Навстречу лицу грянуло внезапное дно, утюг зашипел в эпицентре борща, белье осело хлопьями белой капусты, пыль сбилась в единство горячим паром, и схлынула Четвертая Вечность, и Пятая, и на исходе Девятой родилась Планета.

3

Приезжий дышал в коридорном мраке.

Не надо было включать свет, чтобы понять пустоту и что он здесь дышит один.

Ушла.

Ойкнул телефон.

Он побоялся шевельнуть темноту и взять трубку.

Телефон подождал и, вздохнув детски и застенчиво, заверещал на междугородном наречии.

Нет. Там ушедший голос. Он не прикоснется к нему. Он будет терпеть Окраину один.

Рука схватила трубку.

Внутри шумел медленный джаз, похожий на дождь из прошлой жизни.

— И только-то… — опустел мужчина.

Джаз сменился радионовостями свежих перевыполнений. Эфир слегка шипел от всенародного напряжения. Новаторский голос, бодро повествующий о Тоннокилометрах, запнулся о невидимое и раздраженно потребовал:

— Перестаньте дышать мне в затылок.

Человек давно не дышал. Он ожидал продолжения дождя.

— Вы, именно вы! — возмутились Тоннокилометры.

Представился Город, переполненный неосвещенными коридорами, в каждом распахнутый телефон, и около множество мужчин, ожидающих по радиоджазовый дождь, потому что ждать больше нечего. И все дышат в одном молчании.

Конечно, у Тоннокилометров начнется затылок.

— 24-64-51?! — крикнул издали раздраженный голос. Кто-то дополнительный уточнил фальцетом: — В. В.! — Именно! — ехидно удовлетворились Тоннокилометры и в прерванном оптимистическом темпе продолжили про перевыполнения.

Не может быть, вдруг страстно поверил человек в темноте. Не бывает.

В телефонных пространствах потусторонне потянулся сигнал, ушел в бесконечность и не вернулся.

К утру щелкнуло:

— Я нашла твой телефон. Он долго молчал.

Он подумал, что, наверное, молчит очень однообразно, и медленно произнес:

— Я не привез стирального порошка.

Теперь молчала она. Потом вздохнула и объяснила:

— Двушка погнулась, пока падала.

Ее голос слегка раздваивался и утекал куда-то едва слышным эхом.

— Борщ остывает, — пожаловались из эха. — Ты скоро?

Он неожиданно взорвался:

— А как же стирать? И драить? И смог? И форточку не открыть? И дорогу сквозь стекло не видно?!

После молчания из эха обиделись:

— У меня чисто… — Потом простили: — А в окне все зеленое, и кругом дышит, и громаднющие ходят, медленно. Чавкают ужасно. Тебе слышно? А утром был океан. А еще раньше дождь. Обратный — с земли на небо.

Он задушевно промолчал.

Дождь. Джазовый дождь.

Из эха вздохнули:

— На кухне родился родник. Я все перестирала.

Он дернулся из темноты во вселенную, где все зеленое, и обратный дождь по утрам, и можно чем-то стирать, и вообще, по-видимому, хорошо, но не ему.

— Ой… Заглядывают прямо в окно, представляешь? Теперь уже не громадные, а просто пушистые. И без бородавок. Довольно миленькие! Рычат… Тебе слышно?

— Ты меня разве не бросила? — спросил он, остро сожалея, что спрашивает.

Там опять обиделись:

— Я твои рубашки перегладила… Так ты скоро? — Голос оборвался внезапным восклицанием. — Чшш… По-моему, тут кто-то есть.

Он, холодея спиной, и темнотой вокруг спины, и всем коридором, выслушал недлинную тишину до конца. Хотелось отчаянно заорать, напоминая о себе.

В трубку вторглось живое волнение:

— Слушай, они такие талантливые! Разрисовали обои… Ты не мог бы побыстрее?

И следом — пропадающий гул, будто соседи сдвигали допотопный шкаф на Северный Полюс, и приглушенно засквозил дальний голос, которым женщины обычно сгоняют со стола любимых кошек.

Он, предчувствуя, что, согнав, голос канет бесследно, был морально согласен на все.

— Ты где?!

Трубка, пробормотав сдавленные недоразумения, потребовала нервно и немедленно:

— Они строят АЭС, прямо на одеяле, возьми такси!

Щелчок. Мерный гул пустоты. Напряженное дыхание кого-то подслушивающего.

В коридоре слышно, как за горизонтом длится все тот же потусторонний сигнал.

— Ты где?.. — слепо повторяет он, надеясь, что сигнал возвратит ему голос вспять. Чудес не бывает, еще думает он. И еще думает: тогда не бывает и самого страшного. — Ты где?..

— 24-64-51? — взвизгнул прямо в ухо бюрократический фальцет.

— Да!! — заорал он. — Нас разъединили!!!

— Ваше время истекло, — объяснили подчеркнуто равнодушно. Этот подслушивал, понял человек в коридоре. Фальцет, хихикнув, проявился снова, на этот раз в нем угадывалось довольство: — Четыре миллиарда лет две минуты. Оплата за счет абонента.

4

Строить Человечеству понравилось. Когда одеяло оказалось усвоено до дыр и перекопано в прах, Человечество перебралось на стены, потолок и дальше. И последовательно все переработало. Осталась только горячая плита, охранявшая борщ. От борща разгонялся теплый спиральный ветер.

Ощутив творческий подъем, Человечество произнесло хором:

— Да здравствует цивилизация!

И засеяло горизонты железобетоном.

Климат остался мягким.

Взломав землю, взросли Города, от них отпочковались Заводы. Планета съежилась и потянула почву от Городов прочь. Вместе с мягким одеялом уползли травы и деревья.

Поколения производств окольцовывали небо дымами, круги порождали круги, и из Космоса стало похоже, что Планета заросла пнями.

Что утвердилась последняя эра Углов, становилось понятно только вблизи.

5

— Кажется, вижу! — обманулась однажды большая Семейная Птица. И, выбрав самый щербатый, высокий и острый пень, спикировала внутрь атмосферы.

Кольцо дыма захлестнуло горло петлей и кувыркнуло на крыши Города. Птица, ударившись о Город, упустила из цепких пальцев Яйцо.

Яйцо укатилось, чуть помедлило на краю и мягко съехало вниз, запищав из-под карниза:

— Маа! Я правильно лечу?

Но тут же оказалось поймано и положено в спокойное место.

— Я те полечу! — пообещала Птица. Осмотрелась и горько пожаловалась: — Везде одно и то же!

— Маа, а дальше мы полетим? — Яйцо подпрыгнуло на месте и затрещало изнутри: — Маа, тесно!

— Терпи! — сурово сказала Птица. Правым глазом она посмотрела в небо, а левым — вниз. Наверху собирались в грозу рекламные сполохи и