Шрифт:
Закладка:
Сам небольшой городок Сорренто примостился над морем, окаймляемый прибрежными утесами, а те, усеянные там и сям живописными гротами и утопающие в густой, пышной поросли ярких цветов и ползучих, стелющихся лоз, образуют над водой отвесные обрывы. Бродя по усыпанной раковинами полосе прибрежного песка, здесь можно насладиться прелестнейшим в мире зрелищем. Взору созерцателя открывается вид на Везувий, вздымающийся на фоне небес, с его двумя вершинами, мягко окутанными сине-фиолетовой дымкой, которая сливается с поднимающимися из его жерла парами, и на Неаполь с окрестными деревнями, лежащими у подножия вулкана и поблескивающими вдали, словно жемчужная кайма на королевской мантии. Ближе к наблюдателю живописные скалистые берега острова Капри, кажется, трепещут, проступая сквозь призрачную, дрожащую пелену тумана, обволакивающую их со всех сторон, а море сверкает и переливается, точно павлинья шея, на которой, как на радуге, чудесные цвета сменяют друг друга: самый воздух здесь словно облагораживает бытие, расцвечивая его яркими, волшебными оттенками.
Город с трех сторон отрезан от материка ущельем двухсот футов в глубину и сорока-пятидесяти – в ширину, перейти которое можно по мосту, опирающемуся на две арки и возведенному еще во времена древних римлян. Мост этот представляет собой излюбленное место, где собираются праздные соррентийцы, и по вечерам здесь можно увидеть пеструю толпу, лениво облокотившуюся на поросший мхом парапет: мужчин в живописных вязаных алых или коричневых колпаках, изящно свисающих на одно плечо, и женщин с блестящими черными волосами, в огромных жемчужных серьгах, которые с гордостью передаются в семье по наследству из поколения в поколение. В нынешние дни путешественник, прибывший в Сорренто, может вспомнить, как стоял на этом мосту, глядя вниз, в мрачную глубину ущелья, где прекрасная вилла, окруженная апельсиновыми рощами и садами, повисла над неизмеримой бездной.
Несколько веков тому назад там, где ныне выстроена вилла, стояло простое жилище двух женщин, историю которых мы уже начали излагать вам. Здесь вы могли увидеть маленький каменный домик с галереей у входа, состоящей из двух арочных проемов; своей сверкающей белизной он выделялся на фоне сумрачной, тенистой листвы апельсинового сада. Это жилище было втиснуто, как скворечник, меж двух скал, а позади него вздымался горный склон, каменистый, высокий и отвесный, образующий тем самым естественную стену. Здесь словно парил в воздухе маленький уступ или терраса возделанной земли, а под нею, уходя в Соррентийское ущелье, разверзалась пропасть двухсот футов глубиной. Десятка два апельсиновых деревьев, высоких и прямых, со здоровой, поблескивающей корой, поднялись здесь на плодородной, щедро удобренной вулканическим пеплом черной почве, отбрасывая своей листвой на землю тень столь густую, что ни одно растение, кроме мягкого бархатистого мха, не могло оспаривать их притязания на таящиеся в ее недрах питательные соки. Эти деревья представляли собой единственное достояние женщин и единственное украшение их сада, однако, склонявшиеся под бременем не только золотистых плодов, но и жемчужно-белых цветов, они превращали крохотный каменистый уступ в истинный сад Гесперид[2]. Как мы видели, перед входом в каменный домик проходила открытая беленая галерея, откуда можно было заглянуть в мрачные глубины ущелья, подобие таинственного подземного мира. Странным и зловещим представало оно взору, со своим бездонным сумраком и дикими гротами, над которым безмолвно покачивались длинные плети плюща, в то время как из трещин меж скал воздымали рогатые головы мрачные серые побеги алоэ, словно демоны, силящиеся проникнуть в земной мир из царства вечной тени. Не было здесь недостатка и в цветах, придававших уединенному жилищу столь обычный для этих мест нежный поэтический облик, ведь над черной пустотой, подобно бледной принцессе, глядящей из окна темного зачарованного замка, склонялся призрачный венчик белого ириса, а в непрерывно скользящих лучах солнца покачивались и поблескивали алая герань, золотистый ракитник и фиолетовый гладиолус. К тому же очарование этого крохотного клочка возделанной земли создавалось и еще одной деталью, без которой не обходятся итальянские сады: его оглашало сладостное пение и лепет вод. Рядом с маленьким домиком пробивался из толщи утеса прозрачный горный источник, стекая с убаюкивающим журчаньем в причудливую, поросшую мхом чашу, представлявшую собой древнеримский саркофаг, извлеченный из какой-то гробницы. По бокам его украшало множество фигур, лиственных узоров и арабесок, среди которых, безмолвно проникнув, обосновались и так разрослись коварные лишайники, что кое-где уничтожили первоначальный облик мраморного творения, а вокруг того места, куда падала вода, трепетала в такт ее утешительному лепету пелена папоротников и адиантумов, усеянных дрожащими серебристыми каплями. Лишняя вода, отведенная поодаль в маленькую канавку, направлялась через отверстие в каменной ограде за пределы сада, откуда с мелодичным журчаньем тонкой струйкой сбегала вниз, падая с утеса на утес, непрерывно капая на покачивающиеся листья папоротника и висящие над бездной плети плюща, пока не вливалась в небольшой ручей у подножия ущелья. Эта каменная ограда, защищающая сад, была выстроена из блоков или отдельных фрагментов некогда белого мрамора, возможно из останков той же древней гробницы, где некогда покоился упомянутый саркофаг. Там и сям мраморный лист аканта, капитель древней колонны или чья-то мраморная рука пробивались из-под толщи мхов, папоротников и трав, которыми капризная Природа наполнила каждую щелочку и заткала, словно ковром, всю землю. Эти обломки скульптур повсюду в Италии словно бы шепчут из праха о жизни, ушедшей навсегда, о воцарившейся теперь смерти, о круге человеческого существования, исчезнувшего безвозвратно, о тех, над чьей могилой новые поколения строят новую жизнь.
– Сядь, отдохни, голубка моя, – сказала престарелая матрона Эльза своей маленькой воспитаннице, когда они вошли в свой крохотный дворик.
Здесь она впервые заметила то, что ускользнуло от ее внимания в пылу и в спешке, с которой они поднимались в гору, а именно что девушка запыхалась, что нежная грудь ее вздымается и опадает с каждым учащенным вздохом и что ей не следовало столь стремительно увлекать внучку за собой.
– Сядь, милая моя, а я приготовлю тебе что-нибудь на ужин.
– Да, бабушка. Мне надобно помолиться по четкам о душе того красивого господина, что поцеловал меня в лоб сегодня.
– А откуда ты знаешь, что он красивый, дитя? – довольно резко спросила старая матрона.
– Он попросил меня взглянуть на него, бабушка, вот потому я и знаю.
– Выкинь такие мысли из головы, – велела старая матрона.
– Почему? – спросила девушка, поднимая на Эльзу глаза ясные и
