– Венди! Мне просто хочется узнать, что вы там такого смешного нашли. Может быть, и я с удовольствием посмеюсь вместе с вами.

Вообще-то Марджери не имела ни малейшего намерения читать эту записку. И уж совершенно точно не собиралась веселиться вместе с ними. Да еще с удовольствием. Ей хотелось поскорее развернуть записку и, увидев, что там такое, выбросить ее в мусорную корзину, а потом снова подняться на кафедру и благополучно закончить урок. До перемены оставалось совсем немного. А в учительской ее ждал горячий чай и даже какое-нибудь печенье.

– Ну, и где же она? – спросила Марджери.

Венди невероятно медленно протянула ей записку – быстрее, наверное, было бы ее по почте отправить.

– Ой, я не хотела, мисс… – пролепетала она.

Марджери развернула записку. За партами воцарилась полная тишина, словно кто-то накрыл весь класс звуконепроницаемой пеленой.

То, что она держала в руках, оказалось вещью весьма необычной. Это были не просто хиханьки-хаханьки с комментариями насчет того, до чего же занудны уроки домоводства. Это была настоящая карикатура. И довольно талантливая. В грузной и страшно неуклюжей старухе Марджери моментально и безошибочно узнала себя. Это, безусловно, была она со своей потрепанной и отвисшей сумкой-мешком. Со своими старыми драными туфлями, огромными, как паркетины. И две великанские ноги, всунутые в эти туфли, были, безусловно, ее – она разглядела даже непристойно выглядывавший в дыру большой палец. Вместо носа девчонки посадили ей на лицо натуральную картофелину, а вместо волос изобразили растрепанное гнездо какой-то сумасшедшей птицы. А еще они пририсовали Марджери усы – и не какие-нибудь стильные усики, а короткие жесткие усишки, как у Гитлера. И сверху красовалась надпись: «Дева Марджери!»

У Марджери перехватило дыхание. Ей казалось, что она вот-вот лопнет – такая смесь боли и гнева кипела у нее в душе. Ей хотелось сказать – нет, крикнуть: «Да как вы смеете?! Я совсем не такая! И на эту женщину ничуть не похожа!» Но выкрикнуть это она так и не могла. Наоборот, погрузилась в глубокое молчание. Она почему-то надеялась, что если промолчит и останется на прежнем месте, то в какое-то иррациональное мгновение карикатура попросту исчезнет и вся эта история тут же забудется. Но тут кто-то хихикнул, кто-то кашлянул, и она очнулась.

– Кто это сделал? – спросила она. Ей хотелось, чтобы вопрос прозвучал грозно, однако она пребывала в таком смятении, что не сумела заставить свой голос сформировать нужную интонацию, и прозвучал он странно пискляво и жалобно.

Ответа не последовало.

Но Марджери уже понесло. Она пригрозила классу дополнительным домашним заданием. Сказала, что весь обеденный перерыв они просидят в классе. И даже заявила, что вызовет заместителя директора по воспитательной работе, чтобы совсем уж напугать распоясавшихся девиц. Смеющейся Марджери видели, собственно, не так уж много раз, и один из них – это когда она застряла в дверях, нечаянно прищемив собственную юбку. («Никогда в жизни я так не смеялась, – призналась ей потом заместитель директора. – Вы были похожи на медведя, угодившего в ловушку».) Увы, ни одна из угроз не сработала. Девчонки продолжали сидеть смирно и молчали, явно решив промолчать до конца урока, лишь кое-кто стыдливо опустил глаза и слегка покраснел. Наконец прозвонил звонок, возвещавший большую перемену, и в коридоре за дверью сразу раздался оглушительный шум, словно пронеслась река, обладавшая множеством ног и голосов. И то, что ученицы отказались извиняться или назвать того, кто нарисовал карикатуру – не прогнулась даже Венди Томпсон! – заставило Марджери чувствовать себя какой-то особенно одинокой и нелепой. Она бросила записку в мусорную корзину, но по-прежнему ощущала ее присутствие. Это проклятая записка словно стала частью той атмосферы, что царила в классе.

– Урок окончен, – сказала она, ухитрившись произнести это вполне достойным, как ей показалось, тоном, взяла сумку и вышла из класса.

И едва она успела закрыть за собой дверь, как в классе грянул смех. «Венди, ты просто молодец!» – донеслись до нее громогласные возгласы девиц. Марджери быстро пошла по коридору мимо кабинета физики и кабинета истории, хотя толком не понимала, куда и зачем направляется. Ей необходимо было просто выйти на воздух, подышать полной грудью. В коридоре кишели ученицы, они заслоняли ей путь и пронзительно орали, как чайки. Но в ушах у Марджери все еще звучал тот торжествующий смех. Она попыталась выйти через запасной выход на игровую площадку, но дверь была заперта, а выйти через парадные двери она не могла, потому что они предназначались только для посетителей, а персоналу строго запрещалось ими пользоваться. Пройти через актовый зал? Нет. Там шла репетиция, и девочки в куртках и кроссовках исполняли какой-то спортивный танец, размахивая флагами. Марджери уже начинала опасаться, что теперь застрянет в здании школы навсегда. Она миновала витрину с наградами, завоеванными на школьных соревнованиях, споткнулась о коробку со спортивным инвентарем, потом об огнетушитель и чуть не упала. В учительскую! – сказала она себе. В учительской я, по крайней мере, буду в безопасности.

Марджери была женщиной весьма крупной. И знала это. А в последнее время она еще и совершенно распустилась и перестала следить за собой. Это она тоже знала. В девичестве она была высокой и стройной, даже худенькой, в точности как и ее братья; и глаза у нее были такие же ярко-голубые, как у них. И она довольно долго носила их старую одежду, что постоянно служило для нее источником неких внутренних страданий – и не столько их старая одежда сама по себе, сколько ее, Марджери, рост, ибо она выросла такой же высокой, как и ее братья. Впрочем, она еще в ранней юности научилась сутулиться. Но по-настоящему крупной женщиной – себе она казалась прямо-таки огромной – Марджери стала, когда у нее прекратились месячные. Ее вес все увеличивался и увеличивался, накладываясь слоями, в точности как у ее матери, и от избыточного веса у нее часто возникала сильная боль в бедренном суставе, порой застигавшая ее врасплох и заставлявшая прихрамывать. Однако до сегодняшнего дня она не понимала, что давно превратилась в посмешище для всей школы.

В учительской было слишком жарко и почему-то пахло подливкой от жаркого и старыми шерстяными кофтами. Когда Марджери вошла, никто не сказал ей «привет», никто ей даже не улыбнулся; большинство учителей мирно похрапывали. Завуч в плиссированной юбке – это была довольно шустрая женщина, но с вечно кислым выражением лица, – стояла в углу и, держа в руках коробку с кнопками, проверяла вывешенные на доске объявления. И Марджери не могла избавиться от ощущения, что все в учительской тоже видели эту карикатуру и вволю над ней посмеялись – да им и теперь еще смешно, даже тем, кто дремлет. Она налила себе чуть теплого чая, взяла пару оставшихся печеньиц и направилась к свободному креслу. Однако оказалось, что на сиденье кто-то оставил коробку с новыми спортивными бутсами для лакросса[2]. Марджери поставила коробку на пол и устало плюхнулась в кресло.