Шрифт:
Закладка:
У Марджери ёкнуло что-то внутри, и она замерла от восторга.
На картинке был тот же жук, но увеличенный раз в двадцать. О, как же она ошиблась! Ошиблась настолько, что просто не могла сейчас поверить собственным глазам. Оказалось, что это крошечное существо ни капли не простенькое, ну вот ни капельки! Жук был красивой овальной формы и совершенно золотой, словно светящийся. Все у него было золотое – и голова, и торакс, и брюшко, и даже малюсенькие лапки! Казалось, сама Природа взяла и оживила некое ювелирное украшение, превратив его в насекомое. И конечно же, этот великолепный золотой жук был куда интересней и красивей, чем человек с рыбьим хвостом.
– Это золотой жук Новой Каледонии, – сказал отец. – Представляешь, как замечательно было бы найти такого и привезти сюда?
Но Марджери не успела ни сказать что-либо ему в ответ, ни задать те вопросы, что так и толпились у нее в голове: в дверях раздался звонок, и отец, разумеется, сразу встал и вышел в коридор, так аккуратно, почти ласково, прикрыв за собой дверь, словно она тоже была живым существом. И Марджери осталась наедине с цветным изображением жука. Она осторожненько коснулась его пальцем и услышала донесшийся из прихожей голос отца:
– Все? Как это – все?
До этого дня Марджери отцовской любви к насекомым не разделяла, хотя сам он частенько охотился на них в саду с сачком. Но в этом занятии ему помогали в основном ее братья. А сейчас, стоило ее пальцу коснуться изображения золотого жука, с ее душой произошло нечто странное: туда словно попала маленькая золотая искорка, и перед ней сразу открылось все ее будущее. Ей стало жарко и холодно одновременно. Она поняла, что непременно отыщет этого жука. Да, вот так просто. Отправится в эту Новую Каледонию, где бы она ни находилась, найдет жука и привезет его домой. У нее было такое ощущение, словно ее хорошенько стукнули по голове – более того, начисто снесли ей макушку. Она уже видела, как верхом на муле прокладывает путь, а сзади со всем снаряжением едет ее помощник.
Но когда преподобный Тобиас Бенсон снова вернулся в кабинет, он, похоже, успел совершенно позабыть и о золотом жуке, и о Марджери. Словно не замечая дочери, он медленно подошел к письменному столу и зачем-то стал рыться в бумагах, перебирая их и тут же кладя обратно, словно не находил среди них того, что искал. Он взял в руки пресс-папье, затем ручку, затем положил пресс-папье на то место, где раньше была ручка, а ручку все вертел в руках и, похоже, понятия не имел, куда ее приспособить. А может, и вовсе позабыл, для чего она вообще нужна. При этом он смотрел в одну точку, и по щекам его двумя тонкими дорожками безостановочно текли слезы.
– Все сразу? – снова вслух спросил он. – Как это – все?
Затем он что-то быстро вынул из ящика стола и, перешагнув через низенький подоконник распахнутого французского окна, вышел в сад. Марджери и осознать не успела, что происходит, когда ее отец застрелился.
Приключение!
Мисс Бенсон давно заметила, что по классу ходит какая-то странная записка. Началось все на задних партах, но теперь действо захватило уже полкласса.
И еще этот смех. Сперва его почти не было слышно, но именно потому, что его пытались подавить, он звучал все громче и громче; у одной девочки от смеха даже икота началась, а ее соседка стала прямо-таки пунцовой. Но мисс Бенсон урок прерывать не стала. Она поступила точно так же, как и всегда: сделала вид, будто никакой записки нет и не было. Она, пожалуй, только голос чуть повысила, продолжая рассказывать, как и из чего в военное время можно испечь пирог, а девчонки все продолжали передавать друг другу эту записку.
Вообще-то Вторая мировая война была уже позади – она закончилась более пяти лет назад, – но карточки еще не отменили. Мясо было по карточкам, масло – по карточкам, как и лярд, маргарин, сахар, чай, сыр, уголь, мыло, сладости… Да все было по карточкам! Обшлага на жакете мисс Бенсон износились почти до лохмотьев, а старые туфли – ее единственная пара – промокали насквозь и ужасно хлюпали в дождливую погоду. Но отнести их в починку она не могла – тогда ей пришлось бы так и сидеть в мастерской в одних чулках неизвестно сколько времени и ждать, когда у мастера дойдут до них руки, так что она просто продолжала носить эти туфли, а они все больше и больше разваливались. Во многих местах по обе стороны улиц высились разрушенные бомбежками дома – порой в них не было ни одной комнаты с целыми стенами, а порой где-то уцелела даже электрическая лампочка, так и продолжавшая свисать с потолка; а в некоторых квартирах странным образом сохранилась только уборная со спускной цепочкой над отсутствующим унитазом, – и земля во всех садах и палисадниках была по-прежнему перекопана и превращена в огородные грядки, на которых британцы выращивали всякие полезные овощи. В воронках от бомб стопками лежали старые газеты. На перекрестках толпились демобилизованные мужчины, и форма болталась на них, словно снятая с чужого плеча; женщины выстаивали многочасовые очереди, чтобы купить крохотный кусочек жирного бекона. Можно было проехать на автобусе много миль, но не увидеть за окном ни одного цветочка, ни одного кусочка голубого неба. Господи, да Марджери все готова была отдать за кусочек голубого неба! Но, похоже, даже голубое небо выдавалось нынче по карточкам. А люди все продолжали говорить: ничего, это начало новой жизни, но почему-то каждый новый день был удивительно похож на предыдущий. Все те же очереди. Холод. Смог. Иногда Марджери казалось, что она всю свою жизнь прожила, питаясь какими-то жалкими объедками.
Теперь записка добралась уже до вторых парт. Шепот. Шиканье. Хихиканье. Дрожание плеч. Марджери как раз объясняла, как и чем смазать противень, когда кто-то, пихнув в спину девочку на первой парте, сунул ей в руку записку. На первой парте сидела Венди Томпсон, болезненная девочка, на лице которой застыло такое выражение, словно она ждет от жизни самого худшего; даже когда с ней говорили ласково, по-доброму, она выглядела какой-то запуганной. Венди в ужасе развернула записку, ойкнула и вдруг загоготала, как гусыня. И тут, как по сигналу, весь класс буквально взорвался. Девчонки словно с цепи сорвались. Они больше уже не пытались притворяться, ни о какой сдержанности и речи быть не могло. Но если они будут продолжать это безобразие, их услышит вся школа, и Марджери положила мел.
Смех стал потихоньку стихать, как только девицы заметили, что мисс Бенсон на них смотрит. Когда-то один умный человек посоветовал ей: либо тони, либо старайся выплыть. Но даже не пробуй стать им подружкой. Эти девочки – тебе не друзья. Учительница, преподававшая у них в школе рисование, сдалась уже через неделю. «Они гудят! – со слезами объясняла она в учительской. – А если спросишь, кто гудит, они, глядя мне прямо в глаза, отвечают: «Что вы, мисс, никто не гудит!» Чтобы тут работать, надо сперва наполовину оглохнуть».
Марджери сошла с кафедры и величественным жестом протянула руку.
– Венди, пожалуйста, отдай мне эту записку.
Венди сидела, опустив голову, точно испуганный кролик. Девочки на задних партах быстро переглянулись. Остальные сидели не шевелясь.
