Битые же обретали неписанное право потерпевшей стороны алкать Возмездия; и в моём печальном случае сам бог велел перейти в наступление: вот он я, а вот моя кровь…

Я решительно распахнул двери и к вящему удовольствию соучеников заблажил:

— Маленького нашёл? Обижаешь? Я на тебя директору пожалуюсь!

Класс злорадствовал: контуженный Аркаша таки здорово вляпался с этой моей юшкой…

Понимал и сам злодей, что ежели я теперь заявлюсь в директорский кабинет, то…

И дрогнул:

— Мальчик, — тихо промолвил экзекутор, — мальчик, не плачь. Привыкать надо…

Ух, пронесло… Я прошёл в класс. Сел за парту. Шёл урок конституции СССР.

ВОЕНРУК

Жаркий июньский день. Безлюдная полуденная аллея. Мы с приятелем прогуливаемся мимо пустующего по светлому времени летнего кинотеатра "Вышка", мимо домов-кораблей в стиле модерна двадцатых. Каникулы.

На каменном парапете, отгораживающем бурно цветущие олеандровые кусты от пешеходной зоны, примостился мужичонка. У ног его — бутылка, а весь облик красноречиво свидетельствует о её содержимом.

Мужичонка улыбнулся щербатым ртом и широко повёл рукой:

— Угощайтесь, ребята…

………………………

Военрук был из фронтовиков. Неважнецки одетый, но всегда чисто выбритый. На уроках военного дела обычно фонил лёгкий шумок, но равнодушный наставник на это никак не реагировал.

А сегодня — особый день — знакомство с прославленным оружием недавней войны. На столе лежит, молчаливый сегодня, автомат — символ победы. Весь вид его выражает угрозу, и три десятка пар мальчишеских глаз, не отрываясь, оглаживают поблескивающие обводы.

Военрук видит это, ему приятна заинтересованность питомцев, и он с неожиданной ловкостью, почти не глядя, разбирает кажущееся монолитным оружие. И вот перед нами аккуратно расположились на плоскости столешницы маслянисто поблескивающие кучки деталей.

А фронтовику между тем что-то вспомнилось. Он взволнован. Нужно перекурить…

……………………………

Едва за вышедшим закрылась дверь, класс обезумел. Стол в мелькании рук пустел на глазах. Через мгновенье на нём сиротливо перекатывалась одинокая пружина. А только что бесновавшиеся ученики чинно-благородно сидели по местам. Тишь и гладь…

Военрук замер в дверях… Лицо перекосилось. Он затопал ногами, пустился в крик:

— Оружие?!

Класс с интересом ждал. Наставник сел за стол, достал блокнот, стал что-то записывать, перекликая учеников.

И не обратил внимание на движение у вешалки, где было развешено наше зимнее.

Неожиданно за спиной его выросла фигура, в растопыренных руках распахнутое пальто. Мгновенье, и полы сомкнулись на плечах и голове, а сзади заплясали тени, посыпались удары. Тёмная!

На столе тем временем вновь образовывались горсточки деталей, и класс отпрянул от поверженного.

Минута, другая…

Пальто зашевелилось. Поднялась голова. На лице — следы слёз.

— Ладно, ребята, — тихо сказал военрук, — проехали…

Он собрал автомат, бережно подхватил его и, не дожидаясь окончания урока, вышел вон.

Говорили, что в тот же день уволился, и устроился где-то то ли сторожем, то ли дворником. Во всяком случае, больше мы своего учит еля не видели. До сего дня…

ВИТАЛИЙ ЯКОВЛЕВИЧ

Было это где-то, дай Бог памяти, году в одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертом. Наш восьмой-первый класс. За партами — полный набор вполне хулиганистых молодых людей. Приболела историчка, пустой урок и — тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить, — класс старается не шуметь. На камчатке второгодники, вполголоса переругиваясь, режутся в морской бой, кто-то развернул принесённый из дома бутерброд, а мой сосед по парте скатывает с чужой тетради домашнее задание, и даже тихони-отличники шушукаются и развлекаются, как могут на своих первых партах. Лафа лафонтенская…

И тут открывается дверь, в класс входит директор школы Гайк Гевондович. За ним следом — бочком, бочком — молоденький субтильный субъект, слегка шаркающая походка, да и вся внешность которого не оставляли никаких сомнений — маменькин сыночек из центра города. Стиляга…

Гайк Гевондович, как и положено в таких случаях, представил своего спутника:

— Это ваш новый учитель Виталий Яковлевич Вульф. Прошу любить и жаловать. И шагнул за дверь…

С этого незаметного для мировой истории факта и началась недолгая преподавательская карьера будущего знаменитого телеведущего.

Вы смотрели по телеку передачу «Мой серебряный шар»?..

На сцене в кресле вальяжно расположился представительный (куда подевалась юношеская субтильность?) мужчина. Голос ворожит, а лёгкое грассирование ненавязчиво акцентирует аристократичность облика Ведущего. Неподражаемая манера доверительного повествования о знаменитостях, чьи имена у всех на слуху, полное погружение в атмосферу незаурядного их бытия…

Ах, Виталий Яковлевич, Виталий Яковлевич, как Вы были выразительны! Как знакомо неповторимы. Какими глазами мы, ваши бывшие ученики, провожали каждый ваш жест. Как впитывали каждое слово… Словно вернулись давние времена, когда отпетые аборигены послевоенного Арменикенда, требовали от желторотого новичка интересные истории, которых он знал великое множество…

И даже прибегали при этом к насилию…

Очередной урок. Виталий Яковлевич отрезвляет класс настоятельным требованием пройти по программе. Три десятка архаровцев шумно протестуют: даешь что-нибудь интересненькое. А поскольку педагог стоит на своём, реакция его оппонентов не заставляет себя ждать: наш староста демонстративно запирает дверь классной комнаты, а ключ забрасывает в разбитое окошко стенного шкафчика.

Урок между тем движется к концу, и незадачливому ментору пора двигаться в следующий класс. Цейтнот под незатейливый аккомпанемент попыток найти взаимоприемлемое.

В конце концов Виталий Яковлевич обещает на следующем уроке что-нибудь рассказать помимо обрыдлой школьной программы, а класс согласился освободить невольного заложника мастерства Устного Рассказа…

Повторяю, это было где-то в пятьдесят четвёртом году, во времена, когда цунами славы еще не вознесло нашего учителя на вершину всенародного признания.

И нам, его воспитанникам, приходилось вот таким варварским способом вызывать будущего Маэстро "на бис".

БАБУШКА ВАЛЯ

Бабушка умирала. Она тяжело дышала, временами постанывала. Мама почти не отходила от скорбного ложа.

……………………………….

Валентина Павловна, урождённая Епифанова, носила пенсне и курила ужасные сигареты "Памир", заправляя их в малюсенький янтарный мундштучок.

Она самым удивительным образом сочетала нескончаемые кухонные заботы с обязанностями бонны для нас, её внуков, бессменно сопровождая на прогулках в ближний парк, и там у павильона детской железной дороги усаживалась на скамью, и доставала из сумки вязанье.

В игры наши она не вмешивалась, а мы время от времени сами прибегали, и бабушка доставала из сумки бутылочку с водой.

Так и росли под её ласковым контролем чуть ли не до позднего отрочества.

Мы были домашними детьми. В город в кино — только с бабушкой. Перед сеансом по заведённому обычаю заходили в гастроном рядом с кинотеатром. За ирисками.

Вот в зале гаснет свет, и бабушка достаёт заветный кулёк. Ириска сладко липнет к