пришла рано. Едва с рек сошёл лёд, Каллахан велел Соколятам возвращаться на мельницу. По дороге им несколько раз пришлось объезжать затопленные долины и путешествие немного затянулось, зато дома их встретил новенький мост через Рябиновый ручей, потому что старый, как оказалось, снесло паводком.

Но на этом невзгоды Чернолесья не закончились.

В один погожий мартовский день новость всполошила всю деревню и несколько окрестных сёл ниже по течению: у ручья видели баньши!

Костлявая старуха в лохмотьях устроилась прямо на мосту. Она не полоскала в воде кровавые одежды, как часто делали её товарки — просто сидела, прислонившись морщинистым лбом к перилам, и, свесив босые ноги прямо в воду, протяжно подвывала, шатая руками занозистые перила.

Первыми баньши увидели мальчишки, пускавшие по ручью щепки с тряпичными парусами. Они-то и раззвонили по всей деревне, что на мосту рыдает страшная бабка, тощая, как сама смерть. Смельчаки, что пошли поглазеть на это диво, вернулись бледные и осунувшиеся. У страшной бабки оказались чёрные провалы вместо глаз, длинные когти на руках и острые, как ножи, зубы. И хотя легенды утверждали, что баньши не нападают на людей, желающих прогуляться до моста больше не находилось.

Обо всём этом Элмерик узнал, когда приехал в деревню за овсом для лошадей. Сам он по дороге проезжал по тому самому мосту, но никакой баньши не встретил: та решила не показываться барду на глаза. Может, застеснялась…

Зато овса на этот раз ему принесли даже больше, чем было нужно. А ещё выдали пару только что забитых кур, дюжину свежих румяных булочек и небольшой бочонок вина из черноплодной рябины.

— Передайте господину мельнику наше почтение, — пожилой пекарь вытер и без того чистые руки о фартук, — И скажите, что мы нижайше просим его избавить нас от этой напасти.

— Не бойтесь, баньши не трогают людей, — Элмерик достал из полотняного мешка одну из булочек и принюхался: пахло просто волшебно. — Они предсказывают чью-то смерть, но не являются её причиной.

— А вот вам тут моя жена пирожков с капустой напекла, — на пятачок перед конюшней, где бард остановил телегу, заявился староста Чернолесья собственной персоной. Значит, дело было совсем плохо. — Кабы нам только узнать-то, кого она оплакивает? Кому гроб готовить-то?

— И нельзя ли её с моста тогось… прогнать? — а это уже добавил мясник.

— Может, она уже сама ушла, — Элмерик откусил кусок булочки. — Знаете, по дороге сюда я никого не видел.

В этот миг от околицы послышался детский крик:

— Она там! Там! Опять бабка на мосту плачет!

Чумазый мальчишка лет семи бежал со стороны вспаханного поля вприпрыжку, размахивая руками.

— А кто тебе дозволил туда ходить?! — послышался грозный женский голос, потом звук крепкой затрещины и громкий детский рёв.

— Не изволите ли сами убедиться? — староста заискивающе улыбнулся, пихая Элмерику в руки промасленный свёрток с пирогами. — Вы же как раз в обратный путь изволили собираться? А тут такая удивительная оказия…

Элмерик вспрыгнул на козлы и собрал поводья в кулак.

— Ладно, я посмотрю. Да не бойтесь. Мастер Патрик непременно со всем разберётся.

Он знал, что деревенские жители надеются на помощь колдуна-с-мельницы, а вовсе не его учеников. Просто ходить на поклон к мастеру Патрику отваживались только самые храбрые, а Элмерик как раз удачно подвернулся.

Бард пригладил рукой рыжие кудри, откидывая волосы назад, чтобы не мешались, и цокнул языком, заставляя лошадей тронуться. Мальчишка, получивший от матери затрещину, перестал реветь и побежал рядом с телегой, положив руку на бортик. Элмерик припомнил, что парнишку, кажется, звали Бринн.

— Что, сильно влетело?

Малец помотал головой.

— Не-а. Мамка сильно не лупит. Вот папка — тот да-а-а…

— Залезай давай, — бард хлопнул рукой по месту на козлах рядом с собой. — Будешь дорогу показывать.

— А чё б и не показать? — Бринн с готовностью забрался в телегу и уже оттуда пересел поближе к Элмерику. — Вона, тама она.

Прищурившись, бард глянул, куда указывал грязный палец с обгрызенным ногтем, но ничего не и увидел. Слишком яркое солнце слепило глаза.

— А ты смелый, раз не боишься бабку! — он хлопнул пацана по плечу.

Тот улыбнулся щербатым ртом.

— Я боюсь. Но не очень. Дядь, а хлебушка дай?

— Держи, — Элмерик разломил булку пополам, одну часть оставил себе, а вторую протянул Бринну. — Но за это расскажешь мне всё, что видел. Как бабка выглядела? Всегда ли была одинаково одета? Не повторяла ли одну и ту же фразу, когда причитала? Это важно.

Мальчишка затолкал весь хлеб себе в рот и некоторое время молчал, сосредоточенно пережёвывая. И лишь проглотив угощение, ответил:

— Ну, она такая… тощая. Лицо как у покойницы. Глаза тёмные-претёмные, и зрачков не видать. А зубищи… как у волка, во! Сама в лохмотьях, будто нищенка, а на голове — корона.

— Прямо-таки корона? — Элмерик от неожиданности потянул вожжи на себя, и послушные лошади встали.

— Ну такая, вроде как венок из цветов, — мальчишка утёр нос рукавом и жадно уставился на хлеб в руке барда. — Только цветы будто из золота и серебра.

— А говорила она что?

Сердце вдруг застучало часто-часто. Корона эта (а скорее, венец) — плохой признак, как ни крути. Баньши были не просто предвестницами смерти. Элмерик и сам так думал прежде, но мастер Дэррек объяснил ему и другим Соколятам, что те являлись хранительницами древних семейств. У каждого рода с многовековой историей была собственная баньши. В обычное время они выглядели не такими страшными, но когда кому-то из рода предстояло умереть, хранительница одевалась в чёрное тряпьё в знак траура. Рыдая и причитая, она рвала на себе волосы, оплакивая грядущую потерю. По всему выходило, что на мосту видели королевскую баньши. Да ещё и незадолго до Остары — в то время, когда грани между мирами особенно тонки. Ох, не к добру это!

Элмерик цокнул языком, и лошади снова