укусил его за ногу выше сапога, разорвал ему штаны и быстро скрылся в кустах; мы торжествовали, и субъектам остался один выход – ускорить свои шаги и скрыться от нашей компании.

На террасе нашей дачи стояло большое мягкое кресло, и Шарик ночью, когда никто этого не видел, забирался на кресло и там спал. У кресла была сломана одна ножка, и ее приходилось подставлять, когда днем в него кто-нибудь садился. Очевидно, ножка кресла была плохо прилажена или просто лежала рядом, и сон Шарика был прерван падением кресла, пес очутился на полу. Он так был озлоблен или испуган, что стал рвать мягкую обивку кресла, и на утро пол был покрыт волосом и мочалой, кресло же пришлось убрать на чердак как негодное для сиденья.

Я буду несправедлив к памяти другой нашей собаки, если не скажу о ней несколько слов. Позднее у нас появилась большая черная собака, помесь с водолазом, по кличке Мильтон; кажется, эту собаку подарил нашему повару мясник. Мильтон прямо обожал Шарика и готов был для него на всякие жертвы, а Шарик, как более умный, этим пользовался. Когда появлялись чужие собаки, то Шарик бросал на Мильтона многозначительный взгляд и устремлялся в бой, но как только здоровенный Мильтон ввязывался в драку, Шарик удирал. Хорошо, что Мильтон всегда одерживал победу, и когда побежденные собаки начинали удирать, Шарик появлялся снова из-за угла и преследовал бегущих с громким лаем, а затем возвращался с веселым видом, очевидно, приписывая победу себе. Когда собаки получали от повара по кости, то Шарик, не доевший свою, отправлялся смело к Мильтону и чуть ли не изо рта отбирал у него кость, и Мильтон, дружески ворча, ему уступал. Нас, детей, это всегда возмущало, и мы отнимали у Шарика кость и возвращали ее Мильтону, который, опустив голову и хвост, сконфуженно шел в укромный уголок и догладывал свою порцию.

Нашу дачу в Сокольниках я помню только в течение одного года или двух лет, а затем мы жили на даче близ села Троицкого. Это было старое имение Голицыных, и мы занимали часть длинного каменного дома, очевидно, переделанного под жилье из большой прежней оранжереи.

Первая большая комната была высотою около десяти аршин, с громадными окнами, затем шла анфилада других комнат, которая кончалась деревянной террасой. С другой стороны также были комнаты, но меньших размеров и с несколькими выходами. В этих комнатах помещались кухни, кладовые, частично они были заняты домашней прислугой.

Перед домом был пруд с карасями, лягушками и ужами, а за домом – большая лужайка, покрытая цветами. С одной стороны дома протекала река Пехорка, запруженная на мельнице села и потому довольно широкая. В реке была масса рыбы всевозможных пород, и под руководством моего старшего брата я с малых лет стал большим любителем рыбной ловли на удочку. «Записки об уженье» Аксакова были нашей настольной книгой, и мы детально были знакомы со всеми породами рыб, практически изучили, в каких местах реки они водятся, как клюют, как надо их ловить и прочее.

Я бы и сейчас с удовольствием сел с удочкой на берегу небольшой уютной речки и наблюдал за поплавком так же внимательно, как рыболов на известной картине Перова.

Я бы и сейчас с удовольствием сел с удочкой на берегу небольшой уютной речки и наблюдал за поплавком так же внимательно, как рыболов на известной картине Перова.

Помню прекрасные леса Троицкого с массой грибов, длинную и широкую аллею с вековыми липами, идущую от нашей дачи до села Троицкого, на которой мы играли в крокет; дорогу, обсаженную березами екатерининских времен, ведущую на ферму «Кагул», названную так в память далеких побед над турками.

Помню, как кроме рыбы я ловил ужей. Я брал винную бутылку и наливал в нее молока столько, чтобы она могла плавать с одним горлышком над водой, привязывал за горлышко бечевкой и пускал ее на пруд. Скоро появлялся уж и, высунув из воды только свою красную головку, плыл от берега к бутылке и залезал в нее через горлышко. Оставалось только вытянуть из воды бутылку, закупорить ее пробкой, и я мог через стекло спокойно разглядывать ужа на близком расстоянии. Один раз мы гуляли по берегу пруда и увидели, что уж поймал лягушку и так сильно ее обмотал и сжал, что она раскрыла рот и вытянула лапки. Француженка гувернантка, которая была с нами, хотела отнять лягушку палочкой, а уж, оставив лягушку, бросился на гувернантку; та стала быстро убегать, но уж по крайней мере десять или пятнадцать шагов гнался за ней.

В селе Троицком на улице среди бедных изб красовался памятник времен Екатерины II. На гранитном камне был бронзовый бюст Екатерины, сбоку камня стояла фигура ангела, попирающего змею и держащего над бюстом лавровый венок. Памятник этот был поставлен в год освобождения крестьян села Троицкого от крепостной зависимости еще в екатерининские времена.

Осенью, когда мы возвращались в город, первое время бывало очень скучно, но вскоре мы забывали скуку, заменяя летнее времяпрепровождение более спокойными играми. Одной из любимых у меня со старшим братом была игра в оловянные солдатики, которых у нас было очень много (удивительно, что лучшие оловянные солдатики, сделанные с полным знанием всех форм русских полков, ввозились из Германии, у нас же, где так искусно «готовили» живых солдат, никак не могли сделать оловянных). Игра заключалась в том, что на двух столах мы строили из деревянных кирпичиков крепости, в них расстанавливали солдатиков, причем у брата всегда были русские, а у меня – турки, и начинали бомбардировку дробинками. Сначала мы бросали дробинки руками, но потом дошли и до стрельбы из пушек. Мы отвертывали от карандашей со вставным графитом кончики, закрепляющие графит, забивали свинцом нижнее отверстие и просверливали дырочку в широком конце; затем укрепляли маленькую порцию пороха, вставляли из ваты пыж, заряжали дробинкой и поджигали порох фитилем через затравку. Это было очень интересно, но, к сожалению, эта игра быстро прекращалась по требованию старших, потому что из нашей комнаты шла вонь горелого пороха и ваты, и последняя тлела на полу и на мебели и, конечно, могла вызвать последствия, которые происходят от неосторожного обращения с огнем. Вскоре мой брат, который был на четыре года старше меня, поступил в гимназию, и характер моих игр изменился. Я охладел к игре в солдатики и полюбил строить из деревянных кирпичиков дома, башни, мосты, туннели и другие сооружения. Мои родители были, вероятно, довольны этим