Никого. Лишь груда старых, пыльных занавесок, стояла за дверью, угрюмо привалившись к стене.

— Идиотка. — вслух произнесла Марта, надеясь, что звук собственного голоса вернет ей утерянное спокойствие. — Ты сама вчера приготовила эти тряпки на выброс… Если бы он хотел навредить тебе…он знал, где ты живешь все эти годы.

Все верно, спокойствие теплым молоком разлилось по ее телу. В доме никого нет, кроме нее. И пора бы ей вернуться к своим обязанностям. Завтра выходной, но это значит, что дел у нее еще больше, чем всегда.

* * *

Закончив растяжку, Марта, облаченная в потрепанный, черный, спортивный костюм, взяла ручной фонарик и отправилась к большой деревянной двери, ведущей в подвал. Пришло время занятий. Засунув руку под плотно застегнутый воротник костюма, она достала тонкую серебряную цепочку и потянула за нее. Вместо православного креста из-под плотной ткани появился большой, кованый ключ. Наклонившись, она засунула его в замочную скважину и повернула, дверь открылась с громким щелчком. Ступени скрипели под ее ногами, когда она спускалась в бездонную тьму подвала. Шум старых, водопроводных труб, напоминал завывания ветра. Марта то и дело оборачивалась и бросала взгляд наверх, ожидая увидеть сутулую, длинноволосую фигуру в просвете дверного проема. Каждый раз сердце на секунду замирало, но, убедившись, что там все еще никого нет, начинало качать кровь с удвоенной силой.

Весь подвал был завален различным хламом: пузатые, синие бочки встали в плотный ряд возле одной из стен, подход к ним закрывали пустые картонные коробки, сложенные одна в другую, пыльные ряды пустых стеклянных банок, старая, сломанная мебель, пришедшая в негодность бытовая техника, сундуки с изъеденной молью одеждой, обувь, купленная еще в Советском Союзе, старые куклы, с отсутствующими глазами и оторванными руками, деревянный манекен для пошива одежды, и прочие бесхозные вещи, которые хозяева дома поколениями спускали в подвал, перекладывая ответственность за их утилизацию на потомков.

Марта подошла к большому, рабочему столу, заваленному бумагами, мелкими коробками, банками и небрежно разбросанными строительными инструментами. Она включила небольшую, зеленую лампу, висящую прямо над ним. От яркого света защипало в глазах. Стена перед столом была полностью покрыта клочками бумаги разного размера. Марта замерла, разглядывая бумажки, ее дыхание участилось, впалые щеки покрылись румянцем от прилившей к лицу крови. Она внимательно всматривалась в нестройные ряды фотографий. Сначала шли полароидные квадраты, с характерной белой рамкой. На них был изображен странный мальчик, со слегка раскосыми карими глазами. На самой первой фотографии он был совсем маленьким, она была снята вскоре после их переезда в этот город. Пухлый, маленький мальчик стоял насупившись, испуганно глядя прямо в камеру, напротив калитки их нового дома, в руках он держал удивительно спокойного полосатого котенка. Затем была череда однообразных фотографий, на которых мальчик стоял в разных интерьерах, все также смотря прямо в объектив, постепенно становясь старше. На большинстве фотографий рядом с ним был толстый, серый кот с желтыми, лениво прищуренными глазами.

С возрастом мальчик становился выше, его кожа становилась все белее и белее от фотографии к фотографии и плотно обтягивала худое лицо. Детскую беззаботную пухлость, сменила нездоровая худоба. Растерянный страх во взгляде сменился неприкрытыми злобой и отвращением. С одного из портретов сутулый, двенадцатилетний мальчик смотрел исподлобья, черные пряди грязной челки падали ему на глаза, прижатые большим бумажным колпаком, на котором было выведено каллиграфическим почерком “Я был плохим мальчиком”. На следующей фотографии мальчик стоял полуголый, через бледную, тонкую кожу просвечивали ребра, на боках виднелись глубокие ссадины, а на шеи был собачий ошейник. Но во взгляде ребенка не были ни страха, ни боли, только голая, неприкрытая ненависть. Ненависть такой силы, что даже от взгляда на фото становилось не по себе, щеки смотрящего начинали гореть огнем, словно взгляд мальчика обжигал его лицо. Даже когда на фотографиях он стоял на коленях или на четвереньках, словно животное, полностью обнаженный, избитый и в цепях, его взгляд оставался прежним. Несломленным.

На одной из фотографий было нечто странное. Картина сюрреалиста, изображающее блюдо с растекающимися краями, наполненное причудливыми красными и темно-фиолетовыми плодами. Но стоило приглядеться и становилось понятно, что это был полосатый, толстый кот, чье брюхо было аккуратно вспорото, края разреза растянуты и приколоты к столу булавками для шитья, с круглыми, разноцветными наконечниками. Светло-розовый язычок кота вывалился из открытой пасти, став неестественно, отталкивающе длинным, словно его с силой вытянули из животного. В широко раскрытых от ужаса глазах, уже покрывшихся мутной, белой пленкой, отчетливо читался вопрос “За что?”

После этой карточки фотографии черноволосого мальчика исчезли. Вместо нее появились фотографии самой Марты. На них она держала громоздкую камеру в руках, фотографируя себя в зеркало. На самой первой ее было сложно узнать. Хоть по фигуре и было понятно, что на фото она намного моложе, чем сейчас, все ее лицо представляло собой раздутую, покрытую кровоподтеками, уродливую маску. Постепенно отек спадал и сквозь одутловатую кожу начили проглядывать светлые глаза, цвета талого льда. Через десять карточек Марта уже была не отличима от той, которая стояла оперевшись на деревянный стол, вглядываясь в стену будто в трансе и тяжело дыша.

После ее автопортретов на стене весела череда странных, гнетущих фотографий пустого дома. Подростковая спальня, с порванным плакатом западной, патлатой рок-звезды неопределенного пола и разбросанной повсюду одеждой. Словно сошедшая с экранов американского фильма 40-х годов спальня с огромной, пышной кровать и тяжелыми, пыльными занавесками, в мелкий цветочек, на больших окнах, выходящих на пустую, сонную улицу. Громоздкий, дубовый стол в центре темной столовой. Когда-то за ним собирались шумные компании и семейные застолья, теперь на его поверхности был толстый слой пыли. Дверь в подвал, словно разинутая пасть чудовища, предлагающая жертве самой спуститься по шатким ступеням лестницы прямо в его зловонное брюхо.

Марта протянула руку и погладила следующее изображение. Полароидные квадратные снимки сменились распечатанными на фотопринтере пестрыми прямоугольниками. На первом маленький рыжеволосый мальчик стоял на пустыре, заросшим высокой сорной травой. Мальчик не смотрел в камеру, а стоял вполоборота, не зная, что его снимают. На следующей фотографии был тот же мальчик. С ранцем, размером в половину его самого, за плечами, он шел по мрачной улице, заваленной грязным снегом и мусором. Несмотря на темное, зимнее утро на улице горел только один фонарь, под