Семнадцатого июля к хорунжему Лебедю на вокзал, где он постоянно находился, прискакал казак из контрразведки – сию минуту явиться к подполковнику Каргаполову.

Ной дрогнул, но виду не подал. Подожди, мол, служивый, надо упредить подпоручика Борецкого – в его распоряжении нахожусь.

Подпоручика застал хворым. Подпухший от ночной попойки, Богумил Борецкий пожаловался хорунжему на голову – раскалывается на части: «Чем русские лечат котелок, когда он насквозь проспиртувозился?» Ной сказал, что опыта у него по этой части нету, а вот батюшка его лечился капустным рассолом. Помогало. А дело у него к подпоручику вот какого свойства: прискакал гонец из контрразведки. «Опять вроде ковыряются в моей судьбе. Может, еще не возвернусь оттуда?»

– Ми будем им башком трещать! – вспылил белобрысый подпоручик. – Можей не ехайт. Завтра Гайда будет. О! Великий Гайда!

– Благодарствую. А поехать надо – может, у них дело ко мне по службе? Если к вечеру не буду, стал быть, знаете, где я.

Поплелся Ной пешком в контрразведку, чтоб попутно охолонуться да с духом собраться.

Солнце жарило невтерпеж.

У трехэтажного дома контрразведки тихо. Большущие окна завешаны шторами от солнца. Только Ной подошел к парадному подъезду, как дверь распахнулась – вышел казак с карабином наперевес, при шашке, в гимнастерке, русочубый, зыкнул:

– Па-асторонись!

А вот и арестант со связанными руками – концы бечевки болтаются. Вот она, преисподняя Сатаны!..

Каргаполов встретил хорунжего Лебедя по-братски, обнял за плечи, похлопал пухлыми ладонями по лопаткам, усадил в мягкое кресло и тогда уж вернулся за свой массивный письменный стол с двумя телефонами, где он только что закусывал бутербродом из серого хлеба с чухонским маслом, запивая жиденьким чаем вприкуску с сахаром. Пожаловался, что у него нет времени даже пообедать.

– Трудное, ох какое трудное время, хорунжий! – тоненько верещал Каргаполов. – Как служба? Настроение казаков?

– Служба как служба. Настроение доброе, не жалуются.

– Славно, славно! Ах как это хорошо! И Сибирь может вписать свою страницу в историю уничтожения большевизма! Ах как это славно, – умильно вибрировал бабьим голосом Каргаполов, и блинообразное лицо его с маленькими свиными глазками расплывалось в улыбке. – А я, видите ли, побеспокоил вас вот по какому вопросу. Подхорунжего Коростылева знаете? Угу. Не скажете ли, при каких обстоятельствах чешские офицеры избили его в вагоне? Ах вот что! Приняли за большевика? А вам не кажется, хорунжий, что избиение было злоумышленным? Чешские офицеры, надо сказать, наглеют! Воображают себя верховной властью, как будто без них ничего бы не произошло в Сибири. Как вы думаете?

– Того не могу сказать.

– Чего не можете сказать?

– Про чехов и словаков.

– Не понимаю. Уточните, любезный.

– Чтоб они за большевиков были.

– Помилуй бог! Разве я сказал, что они за большевиков? Еще чего не хватало! Но нельзя, господин хорунжий, раболепствовать перед ними. А вы, похоже, служите только подпоручику Борецкому. Всего-навсего подпоручику! Как же вы так, а?

– Как прикомандирован к первой маршевой роте, потому и служу, следственно.

– Разумеется, разумеется, – кивнул лысой головой Каргаполов, и чубчик его пепельных волос, скудный остаток былой шевелюры, прилаженный на лысину, свалился на лоб; хозяин тут же водворил его на место, притиснув ладонью, а потом взялся за бутерброд, старательно дожевал, собрал с листа бумаги рассыпанные крошки – и в рот себе. На мятом лацкане поношенного пиджака – пятна, узел черного галстука съехал набок, да и воротничок сорочки не блистал белизною. – Но, как вы помните: кесарево – кесарю, а Божье – Богу. И если для вас подпоручик Борецкий в некотором роде кесарь, то ведь и Господь Бог существует.

– Само собой.

– Вот именно! – Каргаполов вышел из-за стола – коротконогий, пузатенький, в черных тусклых сапогах, прошелся животом вперед по обширному кабинету с окнами под потолок, потянулся, поглядел на улицу. – Само собой!.. Ну а если это именно так, служить должны Богу, как-никак, не кесарю. А вашим богом, думаю, являются не чехи, а мы, русские! Сибирское правительство. Не так ли?

– Так, – кивнул хорунжий.

– Вот видите! Ну а поскольку вы находитесь в тесном контакте с чешскими и словацкими офицерами и они вам доверяют, информируйте нас обо всем, что происходит в их эшелоне, и особенно среди офицеров, где вы званый гость. Хи-хи-хи! Дружба дружбой, а служба службою. Верно?

Ноя подмыло: «Экая сволота. Своим аршином – да по моей хребтине!»

– Ну как? Вы согласны, я думаю? – гнул свое Каргаполов, расплываясь в улыбке.

– Не по плечу.

– Как то есть не по плечу?

– В разведке не служил.

– Какая разница?

– Большущая, господин подполковник. Душу надо иметь в другом сложении.

– Но мы же не можем, поймите, быть в полнейшем неведении относительно чехов?

– Само собой – не можете.

– Ну вот видите! – Каргаполов снова двинулся по кабинету. – Нам стало известно, что одиннадцатого июля в девятом часу вечера поручик чешской разведки, комендант Красноярска Брахачек с тремя стрелками пригнал из Ачинска одиннадцать большевиков и среди них пять женщин. Где они их держат? Кто ведет допросы? Какая система дознаний? Для нас это очень важно.

– Того сказать не могу.

– Ваши же казаки оцепили перрон, когда чехи снимали с поезда арестованных!

– На перроне дежурил урядник Синцов. Говорил про арестованных, а куда их дели – того не знаю.

Каргаполов и так и эдак подкатывался к тугому хорунжему, но ничего не выудил, как из колодца, в котором отродясь не водилась рыбка. Рассердился.

– Так вы что же, воображаете, что Гайда защитит вас за дела в Гатчине?

Это уже иной коленкор!

– Про службу в Гатчине утайки не было, – поднялся хорунжий во весь рост: удары надо принимать стоя, как воину. – Про то известно полковнику Ляпунову и вам.

Блин Каргаполова снова расплылся:

– Бог мой! Чего с кем не бывало, хорунжий! Главное – служба сегодня. А вы отказываетесь. Как это понимать?

– Служить – служу, а к шпионству не сподобился.

– Ах вот как! – поморщился Каргаполов, крайне недовольный щепетильным бородачом.

Предупредил, чтоб о состоявшемся разговоре никому ни слова, тем более чехам. Пожелал хорунжему доброго здоровья и проводил вон из кабинета.

У особняка Ной встретил Сазонова.

– Разве ты теперь здесь служишь, Михайло Власыч?

Сазонов повел глазами – рядом никого, вздохнул:

– Тут, господи прости. От сотни Кудрина.

– Не знаешь, какого арестованного два казака с офицерами увели в тюрьму?

Сазонов дрогнул, засуетился, глаза в сторону, и, направляясь в особняк, бормотнул:

– Не знаю! Не знаю! – и – хлоп дверью.

«Паскуда подтощалая!» – плюнул Ной.

Улица дымилась пылью – проехал извозчик. Духота, жарища, собаки и те задыхаются, вывалив языки, а Ноюшке холодновато: нутро стынет. Вернется ли башковитый капитан Ухоздвигов? С ним было бы надежнее и безопаснее.

X

Утром, во вторник, Ной ускакал в слободу Кронштадт подыскать тайную квартиру для брата Ивана. У кладбища встретился с каким-то мужиком. Так и так, не скажете ли, у кого можно снять комнату, и чтоб коня было где поставить, и люди были надежные?

Мужичок в ситцевой рубахе прицелился:

– В каком понятии «надежные»? По воровству али по языку?

– От воровства сам оборонюсь!

– Справедливо сказано, господин офицер. Вора за руку схватить можно, а вот за язык попробуй!.. Для вас квартиру или еще для кого?

Ной присмотрелся к мужику с высоты седла:

– Про то разговор будет с тем, у кого сыму квартиру.

– Задаток вперед будет?

– Само собой.

– За надежность по языку, господин офицер, платить придется дороже, – прищурился мужичок в полинялом картузе. – Ежли скажу: пятьдесят целковых за горницу и десятку за конюшню? В доме – хозяин и хозяйка. Глухая ограда, ворота замыкаются на замок. Кобель в ограде.

– Покажите дом.

– А вот тут, сразу за кладбищем, в Кронштадте. Самое тишайшее место.

– Стал быть, вы хозяин?

– Угадали.

Ной осмотрел ограду, конюшню, амбар, кладовку, горницу с тремя окошками. Места лучше и тише не сыщешь.

Хозяин – Мирон Евсеевич Подшивалов; хозяюшка – Мария Егоровна. Есть еще незамужняя дочь Устинья – фельдшерицей работает в городской больнице и там же, при больнице, снимает комнатушку, чтоб не ходить ночами домой на окраину города, в Кронштадт.

Хозяюшка выкатывала ржаное тесто; топилась русская печь. Ной с хозяином сидели у стола, прощупывая друг друга. Поговорил про погоду, наплыв беженцев. А про власть и переворот – ни слова.

– Издалека будете? – закинул удочку хозяин.

– Не из ближних.

– Вроде погода добрая будет?

– Погодье на погодье не приходится.

– Хоть бы уж что-то определялось окончательно.

– Пора еще не пришла. Солнышко в тучах.

– И то!