укоренившейся ненавистью ко всему градани. Если то, что говорил ему Базел, было правдой, то ему внезапно стало ясно, почему градани были способны на случайные проявления невероятной силы и выносливости, которые, наряду с Ражем, делали их такими грозными врагами. Но что по-настоящему пробудило в нем чувство удивления, так это мысль обо всех других вещах, которые такая связь могла бы означать для градани. Как практически все сотойи, Элфар никогда особо не задумывался о градани или их жизнях, кроме автоматической ненависти и страха, которые они вызывали. Зачем кому-то тратить время и силы на размышления о кучке кровожадных варваров, единственными интересами которых, казалось, были убийства, мародерство и разграбление? Но если бы те же самые возможности могли быть применены для других целей...

И тут его осенило.

Его глаза широко раскрылись, а челюсть отвисла от внезапного испуга. Его прерывистое дыхание от потрясения было настолько резким, что его было отчетливо слышно даже сквозь стук копыт, скрип кожи седла и звон металла о металл доспехов и оружия. Он уставился на Базела, и градани кивнул почти с сочувствием.

- Да, мастер Эксблейд, - сказал он. - Брандарк и я обсуждали то же самое с бароном Теллианом, Хатаном и сэром Келтисом. И мы пришли к выводу, что, если предположить, что Венсит прав в том, что касается градани, то единственная причина, по которой скакуны отличаются от любой другой породы лошадей, в конце концов, это почти одно и то же. Я не буду винить вас, если это не та мысль, которую вам приятно созерцать, видя, что так долго лежало между вашим народом и моим. Но вот оно что. - Он улыбнулся со странной мягкостью. - Возможно, вы думаете о том, как мы, градани, и скакуны после всего стали родственниками.

* * *

"Неприятно созерцать" было очень бледным описанием реакции Элфара на возможность того, что градани и скакуны могут иметь что-то общее. К несчастью для его предубеждений, к тому времени, когда они, наконец, остановились поздно вечером в придорожной гостинице, он был вынужден признать, что это так. Он цеплялся за возможность того, что существовало другое объяснение способностей градани и боевых коней, но было невозможно усомниться в огромном сходстве между этими способностями.

Сам Элфар шатался в седле к тому времени, когда они остановились, но, хотя Базел, наконец, сильно вспотел, было до боли очевидно, что только усталость Элфара и его лошади заставила Конокрада объявить привал. Элфар всегда считал себя достаточно жестким человеком, но по сравнению с градани он таким не был. Если бы он был хотя бы немного менее уставшим, он бы почувствовал себя униженным из-за того, что ему так не хватало выносливости. Как бы то ни было, он почувствовал только тупую, измученную благодарность, когда наконец слез с седла. Он был измотан до предела, как никогда прежде в своей жизни, настолько истощен, что фактически позволил другому человеку позаботиться о его лошади, пока Базел вел его наверх, в постель.

У него сложилось смутное впечатление о наполовину испуганном, в основном угрюмом выражении лица трактирщика, когда он оказался лицом к лицу с восемью градани. Если бы он не был почти мертв на своих ногах, он, возможно, почувствовал бы необходимость резко поговорить с этим человеком. Что бы сам Элфар ни думал о градани в целом, эти градани изо всех сил старались добраться до Уорм-Спрингс, потому что лорд Идингас нуждался в помощи. Более того, сэр Джалэйхан, действуя от имени барона Теллиана, приказал Элфару лично сопроводить их в Уорм-Спрингс. Это давало ему обязательство следить за тем, чтобы с ними обращались, по крайней мере, с обычной вежливостью. К сожалению, он был слишком измотан даже для этого - настолько измотан, что позже так и не смог толком объяснить, как именно он добрался до нужной комнаты. Ему также так и не удалось полностью раздеться, прежде чем упасть на жесткий, узкий матрас, и он захрапел еще до того, как его голова коснулась подушки.

Он проспал почти девять часов, прежде чем его собственное чувство срочности вытащило его обратно из беспокойного сна. Несмотря на всю жизнь, проведенную в седле, он не смог сдержать стона, когда приподнялся и заставил затекшие, измученные мышцы подчиниться его требованиям. Он кое-как умылся, затем, пошатываясь, спустился в общую комнату гостиницы.

Базел и остальная часть их компании - все градани, подумал Элфар, впервые по-настоящему осознав, что он был единственным человеком во всей группе - сидели вокруг одного из столов на козлах. В том, как они сидели, было что-то почти оборонительное. Стол был не самым большим из имеющихся, но он был установлен под углом, и градани, сидевшие вокруг него, могли видеть всю комнату и все три ее входа, пока они сидели спиной к сплошной стене. В очаге тлел небольшой огонь, и яркий утренний солнечный свет, проникавший сквозь ромбовидные стекла окон гостиницы, играл на скрещенных золотых булаве и мече Томанака, которые были на накидках и пончо его слуг, а их личное оружие было прислонено к стене позади них. Остатки поистине великолепного завтрака были расставлены по столу, и Базел откинулся на спинку скамьи, прислонившись плечами к стене и потягивая кружку эля.

Элфар стиснул челюсти от смешанного чувства стыда и гнева, глядя в окно.

- Который час? - спросил он.

Базел мгновение пристально смотрел на него, приподняв бровь, затем полез в поясную сумку и достал карманные часы. Это были всего лишь четвертые или пятые часы, которые Элфар видел за всю свою жизнь, и он узнал произведение искусства, когда увидел его. Он понятия не имел, как это могло достаться градани, но он также обнаружил, что быстро перестает удивляться тому, что может сделать этот невероятный градани, защитник Томанака. И поэтому он просто ждал, пока Базел рассматривал прекрасно раскрашенное лицо цвета слоновой кости и золотые руки.

- Только что перевалило за девять утра, - прогрохотал градани через мгновение. Он закрыл футляр для часов и вернул его в сумку, и челюсть Элфара сжалась еще сильнее. Они могли бы снова отправиться в путь по крайней мере на два или три часа раньше, и было очевидно, что все градани были свежими и отдохнувшими. Только его собственная слабость задержала их.

- Я бы хотел, чтобы вы разбудили меня раньше, милорд защитник, - сказал он, как только убедился, что владеет своим голосом. Однако, похоже, он владел им меньше, чем думал, потому что Базел насмешливо навострил уши,