улучшить сотрудничество. Селдес, должно быть, надеялся, что, упомянув таким образом имя Ленина, он обезоружит цензора, иначе остается загадкой, зачем он вообще пытался отправить рассказ. Что касается самого скандала, он свел его к нескольким ювелирным изделиям, дешевым принтам, русским буквам и рождественским игрушкам. «После этого незначительного инцидента, связанного с парой сотен долларов, базы общественной прессы нападают на американцев».

В результате этой вспышки гнева Селдес стал еще одной жертвой инцидента с курьером: ему сказали, что он не может получить визу для возвращения в Россию, а только для отъезда. Куинн выразил Хаскеллу свое облегчение по поводу того, что история Селдеса не прошла цензуру: «Мы, как вы знаете, всегда держали при себе различные трудности, возникавшие у правительства, поскольку, в целом, они очень незначительны с учетом размера и размаха операции, и какими бы раздражающими они ни были, мы не хотим сообщать о них Америке».

Дюранти, который был умнее и имел лучшие связи, чем Селдес, смог добиться, чтобы его статья о деле «Курьера» прошла цензуру и была отправлена в «Таймс» по радио в тот же день, когда появилась статья в «Известиях». В отличие от Селдеса, Дюранти признал, что для действий советского Союза была законная причина. Власти никогда не возражали против того, чтобы американцы забирали ковры и пару мехов в качестве сувениров, но «подвели черту под всем, что выглядело как деловая сделка» — и один сотрудник гуманитарной помощи перешел эту черту. «Действительно, есть основания полагать, что весь инцидент возник из-за того, что россияне знали о покупках этого конкретного человека». Однако Советы перешли черту иного рода, когда использовали этот инцидент для осуждения АРА:

Печальным комментарием к состоянию российских умов является то, что за все восемнадцать месяцев, в течение которых ассоциация работает здесь, российская пресса не опубликовала ни одной статьи, честно выражающей признательность за услуги этих молодых американцев, которые за относительно небольшую зарплату рискуют своими жизнями — любой, кто путешествовал зимой по зоне тифа, подтвердит это — и претерпевают множество лишений на благо жертв голода в России.

В отличие от Селдеса, Дюранти тщательно прицелился в конкретную цель. Проблема заключалась не в большевистском руководстве, а в шумной и влиятельной группе несгибаемых радикалов внутри партии:

Проблема этой страны в том, что существует целая масса коммунистов, настолько фанатичных в своих революционных идеалах, что они не признают, что из Назарета может выйти что-то хорошее. Как и все люди, долгое время находившиеся в рабстве и внезапно освобожденные, они сохраняют рабскую черту острой подозрительности. Для некоторых из них администрация помощи с самого начала была капиталистическим заговором. Они не представляют Россию, но, к сожалению, похоже, обладают достаточным влиянием, чтобы в одной из официальных российских газет были напечатаны статьи, вводящие в заблуждение.

Эта статья появилась в «Нью-Йорк таймс» 18 декабря и побудила Бейкера телеграфировать комментарий по ней в Москву: «Сегодняшняя статья Дюранти великолепна».

Потребовалось больше времени, чтобы все утряслось, и до тех пор, пока это не произошло, АРА отложила расширение своей деятельности, как угрожал Куинн, и приостановила повторное открытие Оренбургского округа. С этого расстояния все это дело кажется не более чем мимолетной проблемой АРА по связям с общественностью, но Эллингстон утверждал, что до конца декабря Куинн был «несколько одержим опасностью того, что шоу все вместе пойдет ко дну».

Впоследствии возникли дополнительные проблемы с курьерской доставкой, но в меньшем масштабе. Последняя неделя февраля 1923 года была периодом высокой напряженности для АРА, поскольку чиновники начали изымать и вскрывать входящие и исходящие почтовые пакеты АРА. «Каждое чертово письмо, насколько мы могли разобрать, было вскрыто и неуклюже запечатано», — пожаловался Эллингстон. «Письмо Греггу из военного министерства по поводу некоторых старых рутинных дел было запечатано в конверт, адресованный Миллеру из меннонитов». И повсюду были «пятна пасты и грязные следы пальцев».

Хаскелл был в России по этому поводу и обратился со своей жалобой непосредственно к Литвинову, который, естественно, сослался на полное неведение. Эллингстон, который положительно наслаждался сообщениями о случайных вспышках гнева Хаскелла в адрес руководителей боло, сообщает, что затем полковник сказал заместителю министра иностранных дел:

Послушай, Литвинов, я не ребенок; ты знаешь, и я чертовски хорошо знаю, что наши сумки были вскрыты, вся наша почта прочитана и, возможно, часть из нее была утаена. Кто приказал это сделать и почему? Советское правительство пытается показать нам, что мы им здесь больше не нужны? Я хочу определенного заявления о том, что такого рода вещи больше не повторятся, или четкой просьбы, чтобы мы убирались.

Литвинов сделал единственное, что он мог сделать, а именно пожал плечами и обвинил твердолобых сторонников Партии.

Февральское противостояние прояснило ситуацию с АРА mail, но преследование гуманитарных работников на границе продолжалось эпизодически до самого конца. В мае 1923 года сам Куинн, проезжая через Столпце, был подвергнут «самому тщательному и неловкому обыску».

Но в любом случае было обнаружено меньше бриллиантов, мехов и ковров. В основном это было связано с тем фактом, что выгодные предложения иссякли в течение первого года миссии, отчасти в результате экономической стабильности, достигнутой при НЭПе. Но, возможно, фактором, способствовавшим этому, была определенная усталость, охватившая работников гуманитарной помощи, которая лучше всего отражена в последнем письме Холдена домой из Москвы в июле 1923 года, адресованном его «Дорогим родным» в Беркли.

Я рад, что возвращаюсь домой. Меня слишком долго не было в Штатах, и мне нужно выйти подышать свежим воздухом. Возможно, когда-нибудь я снова решу уехать, но я ожидаю, что какое-то время побуду дома.... Это нормально — иметь точку зрения, которая не придает слишком большого значения второстепенным вещам; но хорошо осознавать все, что тебя окружает. Вчера вечером со мной разговаривал один из мужчин, который только что приехал из Уральского округа. Он достал маленькую пробирку, наполненную рубинами, и дал мне десять из них. Он не был пьян. Я действительно поблагодарил его за камни. Допустим, что они реконструированы и что все, кроме одной, очень маленькие, но они имеют ценность, и эта ценность чего-то стоит. Я ожидаю, что большинство из них пойдут на ринг для Эдит. Посмотрим. Но, по крайней мере, я должен побыть какое-то время дома, где люди дарят орешки в тесте, а не рубины. Орешки в тесте сейчас для меня гораздо более волнующий подарок.

Когда 8 декабря были открыты багажники «Додж-Далтон», Леон Турроу присутствовал в качестве свидетеля и подписал «Акт» советского правительства в качестве его переводчика. Тень Турроу зловеще падает на декабрьский инцидент с «курьером».

Четыре года спустя Берланд вспомнил «сплетни» в Москве о Турроу: что «он был шпионом для Боло и выдал эпизод с багажником «Доджа». Непонятно, почему считалось, что Советам